Projects
Автор: Тамара Балаева, специально для Liga.net
Верстка: Юлия Виноградская
Как оккупанты похищают и пытают горожан с проукраинской позицией
Без гробов на земле на кладбище лежат изуродованные тела мужчин. У кого голова прикрыта покрывалом, а кто будто спит в неудобной позе. На то, что этот сон – навсегда, указывает дыра от пули на лице и окровавленная тельняшка. Через десять минут этих мужчин опустят в могилы. А сейчас над ними священник читает молитву. “Упокой, Господи, души смелых солдат теробороны Херсона, погибших во вторник, защищая наш город. Их жертву прими, Господи. Прости им прегрешения всякие вольные и невольные, даруй им Царствие Небесное и вечный покой”.
Это похороны воинов Херсонской теробороны, расстрелянной российскими оккупантами в Сиреневом парке в Херсоне 1 марта. Бойцов хоронил настоятель Свято-Покровского храма (ПЦУ) отец Сергей Чудинович. Погребение было быстрым. Отец Сергей говорил спокойно, но краем глаза видел: метрах в 800 от него колонна российской техники с триколорами и буквами “Z” идет в направлении местного аэропорта. Небо затянуто тяжелыми мартовскими облаками.
Перед тем, как ехать на похороны, отец Сергей простился с родными, дал указания работникам своей церкви, показал прихожанам место, где его похоронить. Он не знал, вернется ли живым, но не уехать не мог.
Российские войска начали входить в Херсон на шестой день войны, 1 марта. Расстреляли из пулеметов тероборону, вооруженную только противотанковыми гранатами и коктейлями Молотова. Тогда в разных районах города погибли около 70 бойцов ТрО. Точные цифры назвать невозможно – тела были разорваны. 2 марта российские войска закрепились в городе и установили свои правила – сколько длится комендантский час, как могут ездить автомобили и коммунальный транспорт. Пешеходам разрешили ходить группками не больше двух человек.
Через несколько дней в областном центре выключили украинские каналы и подключили российские. Уже 5 марта херсонцы вышли на первый митинг против российской оккупации. Они кричали: “Херсон – это Украина” и держали в руках желто-голубые флаги. Потом такие митинги проходили регулярно. Россияне начали разгонять их, применяя слезоточивый газ, стреляя в людей и запугивая.
Одновременно в городе начали похищать активистов, бывших силовиков и военных, журналистов и тех, кто имел очевидную проукраинскую позицию. Уже 9 марта Генштаб ВСУ заявлял о 400 похищенных людях. Сколько их сейчас, после трех с половиной месяцев оккупации, неизвестно.
Несмотря на это, подпольное сопротивление в Херсоне и области продолжается. Партизаны вывешивают на зданиях украинские флаги и расклеивают проукраинские листовки. Местные намекают и на более ощутимые действия партизан – например, в марте неизвестные расстреляли помощника коллаборанта Владимира Сальдо Павла Слободчикова, в апреле – пророссийского блогера Валерия Кулешова.
О том, что происходит в Херсонской области, LIGA.net поговорила с местными жителями, в том числе с теми, кто побывал в плену.
"Если бы не жертва теробороны, Херсон пал бы быстро"
Отец Сергей Чудинович начал ездить с богослужениями к украинским военным еще в марте 2014 года – сразу после аннексии Крыма. Сначала это были населенные пункты на границе с полуостровом, затем – Донбасс. С тех пор у священника есть небольшой чемодан, куда сложено все необходимое для богослужения. В полевых условиях оно длится 30-40 минут.
“Или еще короче. Бывали ситуации, когда приезжаешь и нужно через 15 минут отслужить и ушиться, чтобы не попасть под обстрел. Так и работаем уже восемь лет”, – рассказывает отец Сергей. Еще с 2014 года он был уверен, что полномасштабная война с Россией неизбежна и считал ее “необходимым злом”: “То, что полномасштабная война началась сейчас, а не в 2014 году – типичный пример промысла Божия. У нас было время подготовиться”.
24 февраля то, чего ожидал отец Сергей, произошло. Он проснулся от взрывов – ракеты ударили по аэропорту в Чернобаевке. “Все вышли на улицу смотреть, но никакой информации не было, как толком ее нет и сегодня. Я зашел в церковь, там люди встревожены, спрашивают: “Что делать?” Я советовал анализировать ситуацию и делать выводы из того, что они видели лично.
Самому отцу Сергею для оценки ситуации понадобилось несколько часов. Где-то в 11:30 он посмотрел видео, как российская техника едет мимо указателя на поворот в сторону заповедника “Аскания-Нова”. Чуть позже – колонну на объездной Чаплинки (117 км от Херсона).
“Когда я это увидел, то сразу пошел в семью, едва не насильно посадил всех в машину, кто в чем был, и отвез в другую область к родственникам. С 2014 года у меня вагон опыта, как бывает, когда люди долго думают. Поэтому я думал быстро”.
25 февраля священник вернулся в Херсон и начал создавать в храме гуманитарный штаб. Люди приносили продукты, и часть церкви отгородили шторкой под склад. Один холодильник в храме уже был, где-то достали морозильную камеру и сложили туда мясо и хлеб, который сразу стал дефицитом.
В первые же дни войны в храме открыли бесплатную парикмахерскую и поставили автомат с кофе. Священник рассудил так: во-первых, для испуганных херсонцев это будет возможностью встретиться, поговорить, увидеть людей и немного успокоиться. Во-вторых, кофе хотя и бесплатный, но люди бросают донаты – а это наличные деньги, которые можно потратить на горючее. Его нужно было много – возить лекарства и продукты.
В начале марта россияне уже были в городе, но не везде. Отец Сергей вспоминает: ограбили Эко-маркет в районе автовокзала, через два дня захватили здание СБУ, и затем неделями заходили в разные районы.
“У нас была своя система уведомлений, поэтому я ездил по городу, объезжая россиян, – рассказывает священник. – Когда приходилось все же ехать через блокпост, там останавливали, смотрели документы. Поначалу они были “вежливыми”, думали, что мы ждали этого “освобождения”. Это уже потом, когда началось сопротивление и митинги за Украину, стали закручивать гайки”.
Митинги начались через несколько дней после начала оккупации. Местные говорят, что раньше в городе никогда не было политических акций с большим количеством участников, а тогда на площадь выходили до 10 000 херсонцев. “Я считаю, что гибель теробороновцев подняла город на гражданский бунт. Люди видели, что россияне сделали с нашими защитниками – это были фрагменты тел в мешках, которые невозможно узнать. Этого им никто не простил, и это сформировало моральное настроение горожан. Если бы этого не было, Херсон пал бы быстро”.
"Готовили оборону за видео в интернете"
Журналист Константин Рыженко стал чуть ли не единственным публичным голосом оккупированного Херсона. Он с самого начала решил, что не будет выезжать из города, а своей миссией выбрал информировать горожан о происходящем. Сейчас в его телеграме – более 40 000 подписчиков.
Утром 24 февраля, когда еще ничего не было понятно, Рыженко ездил то в облгосадминистрацию, то в городской совет – надеялся узнать, что происходит и рассказать об этом своим подписчикам. В ОГА было пусто, в горсовете никто, включая мэра, не знал ответов.
“Когда я еще раз приехал в горсовет, там были местные депутаты из активных – те, кто раньше волонтерили, – рассказывает Рыженко. – Они сказали: “Давайте что-нибудь делать, открывать гуманитарный штаб. Это война, потребуются лекарства, продукты, вещи”. И в холле горсовета началась движуха. Люди начали привозить продукты и воду.
Сирены в городе не работали, почти все бомбоубежища были закрыты. Единственным источником информации для жителей стали телеграм-каналы. 25 февраля Рыженко отправился к начальнику пульта воздушной тревоги и договорился с ним: когда начинается тревога, начальник пишет журналисту в вайбер, а тот публикует сообщение в своем телеграм-канале. Параллельно в здании горсовета формировался гуманитарный штаб – Херсон потихоньку входил в новую жизнь во время войны и готовился защищать себя.
“В первые дни в гуманитарный штаб приходили много мужчины и говорили, что хотят записаться в тероборону. А мы вообще не знали, где эта тероборона, никакой информации, где записываться, не было. Мы с этими мужчинами объехали военкоматы в городе – все закрыты”, – вспоминает Рыженко.
В интернете были видео, как в других городах люди строят баррикады, носят мешки с песком, готовят коктейли Молотова, устанавливают противотанковые ежи. Херсонцы посмотрели эти ролики и решили поступать так же. Журналист написал объявление, что нужно сваривать противотанковые ежи. Нашелся металл, сварщики и цеха. Параллельно намешали около 6000 коктейлей Молотова.
На подготовку к обороне у херсонцев было четыре дня – с 24 по 28 февраля. Тогда шли бои за Антоновский мост, соединяющий левобережную Украину с Херсоном. Утром 1 марта русские военные начали заходить в город.
“Теробороны было очень мало, она стояла практически в чистом поле – с коктейлями Молотова против БТРов и танков. Очень сомнительный замысел, – рассказывает Рыженко. – Россияне жестоко расстреляли всех. Они стреляли из БТРов пулями размером с фалангу пальца”. Только в Сиреневом парке было расстреляно 36 бойцов теробороны, но были расстрелы и в других районах.
По словам Рыженко, россияне быстро заняли ключевые позиции в городе – порт, пожарные части, здания полиции и СБУ. С собой они приводили “якобы эвакуированных” людей из ближайших сел. Их селили в помещениях через стену от себя – чтобы ВСУ не стреляли по ним.
“2 мая началось поголовное мародерство, – вспоминает журналист. – Мародерили все – их солдаты и наши граждане. Сразу появились их операторы, которые снимали, как гражданские уносят все из магазинов. А потом делали ролики с посылом: “Население голодало”. Это длилось несколько дней. Затем россияне пошли к мэру и сказали: “Правила такие: мы не трогаем гражданское население, а вы не ходите большими группами, не ездите быстро на машинах, при первом требовании останавливаетесь и показываете карманы”. Мэр донес это до населения, и так началась наша жизнь в оккупации”.
В Херсоне производят противотанковые ежи. Видео из телеграмм-канала “Константин Рыженко – журналист”
"Мэр здесь уже не мэр"
Журналист Олег Батурин всю жизнь жил в Каховке в 90 км от Херсона. Работал в областной газете “Новый день”. Очередной ее свежий выпуск вышел в печать 23 февраля. 24-го утром его должны были получить подписчики. Но получили только в апреле. На первых страницах было большое обращение местного депутата: “Все хорошо, Херсонская область надежно защищена, поводов для паники нет”. “Через полтора месяца оккупации люди читали это с горьким смехом”, – рассказывает Батурин.
Еще в пять утра 24 февраля коллеги рекомендовали Олегу срочно уехать из Каховки – говорили, что потом это может оказаться невозможным, а ему как журналисту находиться там опасно. Батурин не воспринял совет всерьез.
Он смотрел новости: захватили Каховскую ГЭС, большие колонны российской техники суют через Чаплинку, Чонгар, Каланчак и Новотроицкое. Собирался на сессию Каховского городского совета, которая по довоенному плану должна была начаться в девять утра. Несколько раз выходил на улицу. Ранним утром, сразу после взрывов, весь город гудел, казалось, все жители одновременно вышли из дома, чтобы спросить друг у друга, что происходит. Около 12, после новостей о захвате Каховской ГЭС, на улицах стало тихо и пусто – как на кладбище.
Батурину не сиделось. Он хотел увидеть, что происходит своими глазами, а не узнать из новостей и соцсетей. Поэтому в 13 дня они с женой сели в машину и уехали в сторону Таврийского. Увидели большие колонны российской техники и трассу, поврежденную гусеницами танков. Заехали в Новую Каховку, и мурашки пошли по коже – над головой пролетели российские военные самолеты, а обычно наполненный людьми город стал мертвым. Поехали в сторону Каховской ГЭС – там было много российских военных. Ближе решили не подъезжать. Позже узнали, что машины на подъезде к ГЭС россияне просто расстреливали.
“Когда мы все это увидели, пришло понимание, что все более чем серьезно, – говорит Олег. – Но тогда все левобережье Херсонской области уже было заблокировано. Уехать было практически невозможно”. Пришлось ехать домой и следить за новостями. В них не было ничего хорошего: на Каховской ГЭС россияне расстреляли людей, убили водителя Новокаховского водоканала, убили женщину на блокпосту.
С первых дней войны россияне взяли под контроль Новую Каховку, а жители Каховки тогда надеялись, что обойдется: “Мы находимся в таком как бы аппендиксе, но думали, что, может, наш город не интересен россиянам”. Надежды не оправдались. Оккупанты сразу начали совершать набеги на Каховку, похищать и грабить людей.
“Впервые они въехали в Каховку 8 марта, – вспоминает Батурин. – Просто ворвались в пять утра в дом местной активистки Галины Захарченко и обыскали его. Потом так же поступали с другими активистами. А 1 апреля приехали огромной колонной, сказали, что мэр здесь уже не мэр, и они ставят мэра”.
Гуманитарные штабы на коленке
После того, как россияне объявили свои правила жизни в Херсоне, люди начали потихоньку выходить на улицы. Кто-то пытался уехать из города. Но это было сверхсложно: хотя блокпосты еще не установили, но попадет ли машина под артобстрел, было (и остается сейчас) русской рулеткой. Оставшиеся скупали в магазинах и аптеках все, что было.
“В первые дни ко мне обратился представитель Чернобаевской птицефабрики, – рассказывает Константин Рыженко. – Оказалось, что там 4 млн кур и россияне не дают завозить комбикорм. Он сказал, чтобы люди приезжали и забирали птиц. Через несколько дней этих кур и яйца раздавали в Херсоне на каждом углу”.
Из магазинов быстро исчезали продукты, цены росли каждый день. Пачка сигарет в первые недели марта могла стоить 200 грн. Самая плохая ситуация была с медикаментами, особенно – с жизненно необходимыми. Волонтеры искали водителей, которые на свой страх и риск соглашались ехать на подконтрольную Украине территорию и везти лекарства.
“Тогда нашлась группа егерей, хорошо знающих местность, – рассказывает Рыженко. – Они чуть ли не под обстрелами пешком ушли в Николаев и принесли оттуда первую партию лекарства для онкобольных. Потом знакомые военные подсказали маршрут, по которому можно проехать на машине, и мы потихоньку налаживали доставку лекарств. Но россияне узнали это и начали закрывать наши маршруты. Где-то с 25 апреля они вообще не работают, люди сидят без лекарств”.
Отец Сергей Чудинович тоже сразу занялся поставкой лекарства. Он вспоминает, как в начале оккупации надевал рясу, облепил старенький пикап крестами и, притворяясь батюшкой московского патриархата, ездил в Николаев за средствами гигиены и лекарствами.
В церкви сделали медицинский кабинет. Часть лекарства приносили прихожане – после того, как отец Сергей осмотрел собственный холодильник и нашел там медикаменты, попросил людей сделать то же – так в кабинете при храме появилась болгарская валерьянка, микстуры от кашля, жаропонижающее.
Первое же воскресенье после оккупации в церковь пришло столько людей, сколько не было даже до начала карантина в 2020 году.
“Людям необходимо было общение и умиротворение, – объясняет священник. – Они резко оказались закрыты дома и могли только смотреть телевизор, причем российские каналы. Максимум – выйти во двор и лузгать семечки, если не страшно”. Правда, многие ждали окончания богослужения в надежде, что после него будут раздавать гуманитарку. Отец Сергей быстро научился отличать тех, кому действительно нужна помощь, от тех, кто хочет набрать продуктов про запас.
“Я спрашивал у мужчины, чего у него нет совсем? – рассказывает священник. – Он отвечал: “Картошки”. Тогда я спрашивал: “А сколько осталось?”, Он говорил: “Килограмма три”. То есть картошка у него была, просто он хотел взять еще. В таких случаях мы не давали”.
Отец Сергей вспоминает, что, как ни странно, в те первые недели чувствовал себя, как на Пасху. Он понимал свой фронт работ, и оттого становилось спокойнее. А еще заметил, что люди стали добрее: “Человек становится лучше, когда ему хуже всего”, – говорит священник. У него появилась уверенность, что Бог во всем помогает: когда потребовался бензин, он откуда-то брался, когда кто-то из прихожан просил безлактозное молоко, в тот же момент кто-то его предлагал. Когда искали цветной принтер, чтобы напечатать объявление, он нашелся за семь минут. Что бы я у Бога ни просил, он все давал, – говорит отец Сергей. – С принтером, правда, нужен был формат А3, а Он мне дал А4. Но это не важно”.
Тревожно становилось только после обеда. Тогда улицы резко пустели, а если смотреть на дорогу в окно, то если и проедет машина, то с нарисованной на ней “Z”. Иллюзия коллективной безопасности, которая была с утра, когда все делали что-то сообща, ближе к вечеру исчезала. Так повторялось каждый день.
"В Херсоне исчезли и попали в плен около 1000 человек"
Сразу после начала оккупации местные жители начали выходить на митинги – чтобы показать, что Херсон – это Украина и не допустить создания “Херсонской народной республики”. Россияне сразу начали похищать участников.
По словам Рыженко, во время каждого митинга россияне похищали 10-20 человек. Столько же – по дороге домой. Вычисляли тех, кто был на митинге, и приходили в квартиры – выламывали двери и забирали.
“Они посадили в здании напротив площади, где проходят митинги, фотографа с дальнобойной оптикой, – рассказывает Рыженко. – Он снимал людей, а затем с помощью местных коллаборантов их идентифицировали. По моим подсчетам, за все это время в Херсоне исчезли и были взяты в плен около 1000 человек. Судьба большинства из них неизвестна”.
На первых митингах россияне просто наблюдали и включали на всю громкость “От улыбки станет всем светлей”, когда херсонцы пели гимн Украины. Потом начали стрелять в воздух, дальше –разгонять митинги газом.
От площади, на которой проходят митинги в Херсоне, расходятся несколько улиц. Одна из очевидцев рассказывает: россияне бросали шашки позади митингующих, в отходящие от площади улицы – чтобы люди не могли по ним убежать.
Со временем митинги разгоняли все жестче, и в какой-то момент выходить на них стало очень опасно. Военных было очень много, и непонятно, будут ли они предупреждать, прежде чем стрелять.
“На 9 мая был, наверное, последний митинг, на него пришли около 20 человек, – рассказывает Рыженко. – Их уже ждали. Вся площадь была буквально оцеплена ФСБшниками, СОБРом, Росгвардией. Они брали людей без разбора. К примеру, взяли моего знакомого, который в это время шел в магазин рядом. К счастью, ему удалось доказать, что он не собирался на митинг. О других людях информации нет”.
Кроме похищений на митингах, россияне сразу начали искать бывших силовиков и военных, активистов, журналистов и всех, кто как-то проявляет гражданскую позицию.
Рыженко тоже искали. Но он сыграл на опережение и с начала оккупации не жил по своему привычному адресу.
“За мной приходили, причем совершили рейд по всем адресам – моему, родителей, жены, бабушек, даже знакомых, – рассказывает Рыженко. – Знаю, что россияне ходили по городу с моим фотороботом. Люди, видевшие его, говорят, что меня там трудно узнать. А еще они допускали ошибки в фамилии. Я Костя Рыженко, а они искали Костю Руденко”.
– Почему вы остаетесь в городе? Вам не страшно, что вас найдут?
Константин отвечает уклончиво:
– Во-первых, у меня большая сеть небезразличных подписчиков, которые дают информацию. Во-вторых, я вырос в этом городе и очень хорошо его знаю. Передвигаюсь по тропинкам. За продуктами выхожу раз в неделю, а иногда и два. И еще надеюсь, что в лицо россияне меня не знают, да и вообще им лень искать какого-то журналиста.
Митинг За Украину и против оккупации 6 марта. Видео из телеграмм-канала “Константин Рыженко – журналист”
"Сдали тебя свои, самые близкие люди"
Утром 30 марта отец Сергей Чудинович как всегда заходил в церковь – собирался проводить ежедневное планирование. Перед тем, как зайти, он крестился и каждый раз “демонстративно чистил обувь” – так он показывал прихожанам: что бы ни случилось, нужно и дальше жить нормальной жизнью.
“И тут чувствую, что кто-то стоит сзади. Поворачиваю голову – а там мужчина в военной форме и балаклаве, – вспоминает священник. – Я сразу все понял. Рядом с этим мужчиной были другие – в медицинских масках. Они вошли, осмотрели мою церковь и забрали меня “на разговор”.
Допрос начался с отстраненных тем, дальше россияне постепенно меняли тон и говорили все жестче. Завязали глаза, не давали сходить в туалет.
“Меня завели в подвальное помещение, там было очень холодно, – говорит священник. – Оставили наедине, но периодически приходили, брали отпечатки пальцев, психологически давили, говорили, что моя жизнь закончилась. Потом пришли, “упаковали”, связали руки. Я очень хотел пить, но вместо воды мне дали водку. Снова повели на допрос. Вопросы сыпались с двух сторон неправильно построенными предложениями – чтобы дезориентировать. Меня полностью раздели и угрожали, что изнасилуют дубинкой. Я долго стоял раздетым, левая нога начала дрожать – нервный тик, я не мог его остановить. Душили, били торцом дубинки в грудь – долго в одно и то же место”.
Россияне требовали от священника информацию о теробороне и украинских ДРГ в Херсоне. Отец Сергей пытался говорить то, что и так известно. Ближе к вечеру вынудили подписать согласие на сотрудничество с ФСБ. Когда он подписывал, спрашивали: “Ты искренне хочешь сотрудничать? Точно искренне? “.
После этого Чудиновича отпустили, и он сразу начал планировать побег. Говорил всем знакомым, что поедет 7 апреля, а сам тайно уехал 6-го.
“Я надел подрясник и крест, в машине у меня были женщина с ребенком, – отец Сергей рассказывает, как чтобы уехать, снова притворялся батюшкой московского патриархата. – Я набрал с собой пепси-колы и пару блоков сигарет, благословлял этих паразитов на блокпостах и угощал колой. И все получилось, я добрался на подконтрольную Украине территорию. Наверное, Господь направил меня”.
На новом месте священник сразу пошел в отделение полиции и рассказал о своем пленении и о том, что его заставили подписать бумагу о сотрудничестве с ФСБ.
“Все время до ареста, когда я возил лекарства из Николаева, мне казалось, что я такой смелый и умный, – говорит отец Сергей с самоиронией. – А там в подвале оказалось, что никакой я не умный. Россияне сказали: “Мы водили тебя месяц, знали, где ты и что делаешь. А сдали тебя свои, самые близкие люди”.
"Морг под открытым небом"
12 марта Олегу Батурину позвонил по телефону знакомый активист из Новой Каховки. Они договорились о встрече через 20 минут. Журналист оставил телефон дома и ушел. На месте встречи из микроавтобуса выскочили люди в камуфляже и схватили Батурина. Его плен длился восемь дней – сначала в здании мэрии Новой Каховки, затем в полиции, в Херсонской ОГА и в изоляторе временного содержания в Херсоне.
Все это время Батурину постоянно угрожали убийством, почти не давали пить и есть, в первые сутки не давали ходить в туалет. Во время задержания и допросов избивали ногами и прикладами автоматов.
“Ежедневно было один-два допроса, – рассказывает Олег. – Спрашивали, знаю ли я, за что меня взяли. Я отвечал, что наверняка за участие в проукраинском митинге в Каховке. Расспрашивали, кто организовывал митинги, кто активисты, кто ведет телеграм-каналы в Херсонской области, сотрудничал ли я с СБУ и с ВСУ, был ли в Беларуси. Вынудили подписать бумажку о сотрудничестве с ФСБ”.
20 марта утром россияне вошли в камеру, где находился Батурин и другие похищенные украинцы. Сказали собираться. Связали руки проволокой, надели капюшон на голову и повели в машину.
“Нас высадили в пригороде. На прощание предупредили: “Будьте дома, никуда не рыпайтесь. Ждите, пока с вами свяжутся и скажут, что делать”, – рассказывает Олег. – Не знаю, пытались ли они выйти со мной на связь потом. Я не включал телефон”.
По возвращении из плена Батурин узнал, что знакомого, который 12 марта позвал его на встречу, задержали утром того же дня, за несколько часов до звонка. Где он сейчас – неизвестно.
После плена Батурин и его жена “пытались как-то жить дальше”. Но это стало нереально. Постоянно было очень страшно. Россияне все чаще заезжали в Каховку. Ставили свои мобильные блокпосты чуть ли не на каждом перекрестке. Врывались в квартиры и хватали на улицах тех, кто не нравился – например, из-за татуировки. Батурин знает людей, которых похищали несколько раз, поэтому жил в ожидании, что за ним придут снова.
31 марта супруги выехали из Каховки. “Я не знаю, как нам это удалось”, – хотя с тех пор прошло два месяца, в голосе Олега слышно искреннее удивление. Решиться было сложно, но в конце концов был выбор: либо он использует шанс на нормальную жизнь, либо рано или поздно за ним придут снова. Погибнуть можно было в обоих случаях, но во втором – после недель или месяцев вязкого страха.
Ехать к свободной от оккупантов территории нужно было 150 км. Этот путь длился четыре дня и пролегал через 30 российских блокпостов.
“Сейчас много пишут, что на всех выездах из Херсона страшная ситуация, – рассказывает Батурин. – Обстреливают колонны, выехать почти невозможно. Точно такая же ситуация была и тогда. Приходилось ехать под обстрелами, а те, кто выехал раньше, называли дорогу через линию фронта в Николаев “морг под открытым небом”. Ты едешь по телам, и в любой момент можешь оказаться среди них”.
Через четыре дня Батурин и его жена были уже на неоккупированной территории.
Три месяца советской жизни
С 30 мая в Херсоне нет связи. По городу ездят машины с громкоговорителями, из которых звучит, что связь “отключили киевские власти”. Интернет есть, но только проводной и российских провайдеров. Независимые VPN, через которые жители пытаются заходить в интернет, блокируют. Оккупанты продают российские SIM-карты, а для этого – фотографируют паспорта тех, кто эти карты покупает.
Работа только у тех, кто занимается жизнеобеспечением города – например, коммунальщиков. Все остальные почти круглосуточно сидят дома, совершая короткие перебежки в продуктовый магазин. Или собираются группками во дворах, чтобы поговорить и побыть среди людей. Поговорить, правда, выходит не очень: по городу ходят переодетые в гражданское ФСБшники, и никогда не знаешь, кто перед тобой – переселенец из соседнего села или человек, который на тебя донесет. Роскошь говорить, что заблагорассудится, имеют только пенсионеры за семьдесят. Людям среднего возраста приходится подбирать слова.
“Будто вернулась советская жизнь, – говорит Рыженко. – Быстро выбежал на улицу, поискал продукты подешевле, постоял в очереди за дефицитом. Затем идешь домой смотреть сериалы или сидеть во дворе. Все время быть дома без общения невыносимо”.
Выехать из Херсона сейчас почти невозможно. Решающиеся могут пять суток стоять на блокпостах, а могут попасть под обстрел.
“Россияне используют колонны людей, которые пытаются уехать, как живой щит, – говорит Олег Батурин. – Поэтому они создают очереди. Кого пропускают, кого нет. Есть случаи, когда людям помогало, что в машине есть маленькие дети или больная пожилая женщина. Но это не универсальный вариант. Все зависит от того, на кого попадешь на блокпосту”.
Выехавшие из Херсона и области люди пытаются стряхнуть с себя, как мрак, жизнь в оккупации, но мысленно все равно остаются дома. Журналист Олег Батурин ежедневно пишет на своей странице фейсбуке о происходящем в Каховке и области. Ему и его семье понадобилось несколько недель, чтобы прийти в себя. Они сменили несколько городов перед тем, как осесть, а потом еще долго просыпались от каждого шороха. И привыкали к сиренам – ведь в Каховке их нет.
Отец Сергей Чудинович назначил нашу встречу в Zoom на семь утра. Говорит, что в эвакуации живет в месте, где много людей и на всех один старенький ноут. Другого шанса поговорить нет. После выезда из Херсона он лежал в больнице, сейчас – тоже лечится и только недавно начал разговаривать без заикания.
Он пытается удаленно управлять делами в своей церкви в Херсоне. Служить каждое воскресенье туда приезжает 76-летний отец, который давно на пенсии. Отец Сергей переводит ему на карту 500 грн еженедельно. Раньше платил 1000, но деньги заканчиваются. Чтобы поддерживать свою церковь, священник собирает пожертвования на своей странице в фейсбуке.
В эвакуации отец Сергей проводит службы, где получится. На Пасху служили в лесу, в другой раз – в протестантской церкви, предоставившей помещение. Священник планирует служить в разных свободных городах – главное, чтобы там были переселенцы из Херсона.
Без гробов на земле на кладбище лежат изуродованные тела мужчин. У кого голова прикрыта покрывалом, а кто будто спит в неудобной позе. Это видео с похорон херсонской теробороны. Отец Сергей Чудинович периодически выкладывает на своей странице в фейсбуке фрагменты записи. Он призывает помнить о подвиге защитников Херсона. Он все еще не может спать без таблеток, и неизвестно, когда его сон станет спокойным.
