Projects
Истории
Лабиринт Минотавра
Исповедь водителя-волонтера, чудом выбравшегося из-под Мариуполя
Часть I
Автор: Евгений Шишацкий, специально для Liga.net
Иллюстрации: Никита Кравцов
Верстка: Юлия Виноградская
Как бывший журналист Евгений Шишацкий стал волонтером, попал в плен, потерял транспорт и пробивался на подконтрольную территорию Украины
Евгений Шишацкий
Волонтер
Ровно неделя. С точностью до часа. Столько длилось путешествие в потусторонний мир, которое должно было занять менее двух дней. Я планировал вывезти из Мариуполя 15-20 человек. Вывез ноль. Однако выполнил другую задачу – выбрался сам. А начиналось все так.
Я родился и вырос в Левобережном (тогда – Орджоникидзевском) районе Мариуполя. Учился в школе, ходил в детские секции, летом отдыхал на азовском побережье. Классическое мариупольское детство. В 17 лет переехал в Донецк учиться в местном политехе, после окончания остался там жить и работать. В 2014 году, еще до первых боев за аэропорт, перебрался в Киев. Когда к родному городу подлезла вражеская техника, забрал в столицу маму.
Мариуполь оставался городом воспоминаний, куда я никогда не хотел вернуться, но в последние годы с удовольствием приезжал смотреть на перемены. Там до сих пор жили родные, одноклассники, друзья детства. В конце концов домой вернулась и мама. Иронично, что меньше, чем за год до начала вторжения.
И вот 24 февраля. Я – в Киеве, уверен, что основной удар пойдет на столицу. Родные – в Мариуполе, уверены, что ничего страшного не будет: за восемь лет мой район привык к “бахам” с востока. Даже когда от обстрелов затряслись стены, чего раньше не бывало, мои родственники упрямо оставались на местах. Разве что начали ходить в укрытие.
2 марта с ними всеми резко пропала связь. Неделю-полторы я просто ждал, занимал голову и руки волонтерством в столице. Но известий от родных и друзей все не было.
Судя по новостям и фотографиям жестоко разбиваемого города ситуация только ухудшалась. Логика подсказывала, что рано или поздно откроют гуманитарные коридоры для эвакуации гражданских. Поэтому нужно быть ближе к началу этих коридоров, чтобы оперативно забрать своих. Я отвез любимую с кошкой на запад, а сам двинулся в Запорожье. На место приехал вечером 25 марта.
Я планировал вывезти из Мариуполя 15-20 человек. Вывез ноль. Однако выполнил другую задачу – выбрался сам
Пока одометр считал километры, из Мариуполя установили первые коридоры и потянулись первые колонны частных автомобилей. Нюанс – все они стартовали с Правого берега. К счастью, в одной из колонн уехала моя сестра с семьей.
А вот Левому, где оставались мама и все остальные, повезло гораздо меньше. Из маминого дома уехали и вышли на связь со мной только две группы соседей. Одни – в середине марта и только потому, что за неделю до этого перебрались в центр. Вторые – в двадцатых числах проскочили на собственной машине под обстрелами по остаткам старого моста через Кальмиус.
После того истории выхода с Левого берега в сторону Запорожья закончились. Основной мост взорван. От старого – узкий кусок. Чтобы доехать до него, нужно преодолеть длинную набережную под Азовсталью. Люди – как мой отец с нынешней женой – вынужденно начали выходить в сторону позиций оккупантов, за зону бесконечных бомбежек.
Для моего плана это была плохая новость. Но надежда оставалась.
Около недели пошло на понимание ситуации. За это время оккупанты закрыли Мариуполь на въезд, и единственное, что оставалось, – вывозить тех, кто смог выбраться за пределы города. Некоторые волонтерские группы Запорожья помогали транспортом таким, как я – тем, кто хочет забрать своих близких и параллельно может подхватить других желающих. Можно было как бы выкупить у них легковушку или автобус и сделать доброе дело. Я пока не мог забрать своих, но мог помочь другим и заодно выяснить, смогу ли проехать к Левому берегу. Решил действовать.
Дорога в ад
Очередной коридор для частных автомобилей подтвердили на субботу, 9 апреля. А я наконец-то договорился о бусе. Накануне собрал рюкзак с минимально необходимым и едой. Немного почистил телефон, снес телеграмм и фейсбук: на тех блокпостах некоторые вояки смотрят галерею и переписки.
На месте старта утром познакомился с еще одним водителем-волонтером – Сашей. Он – немногословный седой кряжистый мужчина – на своем бусе ездил в Мариупольскую область за близкими и другими людьми уже несколько раз и хорошо ориентировался по дороге. Договорились, что поедем вдвоем миниколонной, Саша впереди. Цель – Урзуф, завезти гуманитарную помощь, вывезти мариупольцев, желающих выбраться на подконтрольную территорию.
Было два нюанса. Первый – мой возраст и внешность. Как сказал парень на месте сбора волонтеров: “Ты со своей бородой как азовец. Хоть татух нет?” Татух у меня нет и никогда не было. Второй нюанс нарисовался в документах на транспорт.
Нотариус почему-то оформил их началом марта – видимо, из-за приколов с реестрами в военное время. Тогда я подумал, что это не столь важно. Документы на меня. Подписи, печати – все есть. Я забросил документы за водительский козырек.
Вскоре после последнего украинского блокпоста мы увидели на трассе разорванный ржавый танк. Я ехал четко носом в хвост Саши, потому что на обочине были мины. Мобильная сеть постепенно пропала. А впереди уже виднелся днровский блокпост. Вот оно. Мы заезжали в потусторонний мир.
Первые же постовые устроили нам “теплый” прием. Один из солдат, самый молодой, осматривал бус Саши, второй, среднего возраста, общался со мной. Они проверили паспорта, хищно прошлись по салонам, потыкали в пакеты с гуманитаркой. Я услышал спереди раздраженный крик:
– А документы? Документы, бл, должны быть на гуманитарку!
– Че ты ругаешься? – удивился Саша. – Какие документы, если мы насыпью просто взяли с базы то, что люди пожертвовали?
Сашу оставили в покое, а мой проверяющий, увидев донецкие и мариупольские прописки, не мог остановиться. Глянул и то, и это, и отсутствие наколок. Пошел гулять по салону. А молодой в этот момент подошел ко мне и тихонько сказал:
– Дай ему тыщу гривень.
Я растерянно посмотрел на него. Он повторил.
Что поделаешь. Наличных денег я взял с собой где-то тысячи четыре, которые на всякий случай распихал по разным карманам – мелкие в один, покрупнее в другой. Плюс одну банковскую карту, от которой не было никакого смысла.
Вытащил две по 500, подумав, что на два десятка блокпостов денег точно не хватит.
– Эй, у него пропуск есть, – крикнул в салон молодой.
– А что ж вы сразу не сказали! – изменил тон мой проверяющий.
На остановке Саша сказал, что и с него взяли такой же “пропуск”.
Дальше все шло гладко. На российских блокпостах со мной вежливо здоровались, смотрели документы.
Как-то в салон зашел российский военный – бурят с доброй улыбкой. Как и многие другие, позаглядывал в гуманитарку, а потом, придерживая автомат и глядя на мой рюкзак, сказал:
– Слушай, у тебя есть сумка? Мне сумка нужна.
– В смысле, эта? – растерялся я, тоже глядя на свой рюкзак. Только полгода назад мне его подарила компания. Да и вещи куда девать?
– Да нет, это же твоя, зачем мне твоя? Да и это рюкзак, а мне нужна сумка, обычная, через плечо. Может, поищешь?
– Но у меня нет – только рюкзак.
– Ты же будешь ехать назад? Привези мне сумку, а? Я куплю у тебя.
Я не знал, плакать или смеяться, но отнесся к вопросу честно и серьезно.
– Смотри, я ехать-то буду, но там магазины закрыты, только продуктовые открыты. Если кто-то из местных продаст, то я тебя привезу.
– О, хорошо! Пожалуйста, привези! Я Леша, вон в том окопе сижу. Просто занесешь мне или парням передашь, они поймут.
Мы уехали, а я понял, что неплохо бы сориентироваться, куда ту сумку везти. Я даже населенный пункт пропустил. В бардачке лежали чистый блокнот и ручка. Записал: “Леша, окоп слева, сумка средняя через плечо, на маршруте после розового здания”. Блокнот закинул в бардачок. Сюр какой-то.
Вытащил две купюры по 500, подумав, что на два десятка блокпостов денег точно не хватит
Солнце уже клонилось к закату, когда нас остановили на очередную проверку. Попросили выйти из машины. Прошлись по салону. Заглянули в паспорт, спросили о цели поездки. Попросили документы на машину.
Стало ясно, что здесь быстро не получится. Слишком тяжелым и подозрительным был взгляд осматривавшего меня бойца. Он хмуро сопел, листая страницы паспорта. Второй тоже не выглядел доброжелетельным.
Я держался спокойно, но волнение уже засело в солнечном сплетении. Минут двадцать или тридцать мы стояли и разговаривали. Потом нам приказали двигаться за машиной – ехать на более подробную проверку. Тогда я наконец-то увидел, что приехали мы в Никольское, бывшее Володарское. 20 километров от Мариуполя.
Бусы мы загнали за забор “военной комендатуры” – симпатичного административного здания. Саша впереди, я сзади. Через клумбу стоял большой бус Нацгвардии – целый, но от лобового и дверного стекла только остатки. Наши документы забрали. Приказали выносить из бусов всю гуманитарку и личные вещи.
Вооруженные люди тщательно прощупали каждую пачку макарон и каждый пакет муки. Один сквозь зубы проговорил: “Нет, ну где-то же они спрятали…” Другой покрутил саморезы на дверце, заглянул за обшивку.
На крыльцо вышел интеллигентного вида человек в камуфляже и позвал:
– Евгений!
Допрос первый
Разговаривая, он по-преподавательски складывал пальцы рук на столе, из-за чего наш разговор больше напоминал экзамен, чем допрос. Поскольку мне никто не представлялся – ни имен, ни позывных – я так и окрестил своего собеседника: Преподаватель.
Худощавый, внимательные глаза с легким прищуром, нейтральное выражение лица, спокойный голос, плавные, но четкие движения. Застегнут на все пуговицы.
Преподаватель спрашивал, куда мы ехали и зачем. Кого я пытаюсь вытащить. Откуда гуманитарка. Кто ее собирал. Куда именно мы должны были ехать. Кого именно забирать оттуда. Сколько платят за это.
Я ответил. И спросил, есть ли какие-нибудь маршруты, чтобы забрать родню с Левого берега.
– Сейчас никак, – ответил Преподаватель. – Город закрыт на несколько дней – зачистка. А даже если бы можно было, мосты взорваны, на Левый не заедешь. Но люди пробуют уходить, плюс кто-то эвакуируется в Новоазовск. На Володарское выходят в основном с Правого берега.
Преподаватель уточнил районы, где живут близкие. Сказал, что именно сейчас выбивают оттуда зсушников и Азов. Так туда не пустят вообще ниоткуда – только ждать.
Спросил о моих перемещениях последних недель. Не скрывая, рассказал ему о том, что давно живу в Киеве, переехал в 2014-м из Донецка, но перед боевыми действиями. Пару недель назад приехал в Запорожье с желанием забрать своих.
Затем допрашивающий куда-то вышел, приказав парню с автоматом присмотреть за мной. Вернулся с файлом – и я узнал документы на бус. Он достал их, внимательно вчитался.
– Смотри, что получается. Ты в конце марта приехал в Запорожье. Перед этим отвез свою женщину на запад на легковой. Надумал вывозить своих, помогать тут кому-то. Почему же у тебя документы на бус – с начала марта?
Приехали.
Дилемма: говорить правду или что-нибудь наплести? Я волновался и осознавал это, поэтому рискнул быть искренним. Рассказал, что искал транспорт, который можно оформить на себя, чтобы не забрали на блокпостах, и попалось объявление от волонтеров. Обратился. Мне помогли, чтобы и я помог другим. Бесплатно. Дали сразу бус. Вот только документы сделали странно, но я не обратил внимания, потому что…
– …уже так хотел ехать, было все равно на чем, – завершил за меня Преподаватель.
Я кивнул.
– Значит, альтруизм? Людям помочь? – он посмотрел мне в глаза.
– Да.
Преподаватель пожевал губами, сложил руки на груди.
– Все это хорошо, конечно. Но скажу тебя честно – я тебе пока не верю. А знаешь чего? Два дня назад к нам приехала вот такая же пара бусов. Нормальные ребята за рулем. Тоже гуманитарочка в салоне. Красивые такие, благородные. “Волонтеры”, – презрительно выделил он последнее слово.
Ох.
– Мы их сюда загнали на проверку, – продолжил Преподаватель. – И среди пакетов отыскали документы. На бойцов Азово. Эти красавцы им хотели передать, чтобы они выбрались по-тихому. Не получилось. А тут вы теперь.
– Но у нас-то все чисто.
– Ага, гуманитарка чистая. Только бус твой мы еще разберем по винтикам, ты уж как знаешь. Скорее всего, поехать ты на нем никуда не сможешь. Но это уже не мне решать. В колеса заглянем. Обязательно проверим каждый сантиметр, потому что ваши – изобретательные ребята.
У меня внутри похолодело. На две секунды я представил, что то, что он говорит, может быть правдой.
Навесные часы в холле “военной комендатуры” упорно показывали 10:17. Приглядевшись сквозь полумрак, я понял, что секундная стрелка не двигается. Батарейка села. Для ее замены чего-то не хватало – новой батарейки, ответственного человека или смысла
– Так что ты такой вот альтруист, а сам при этом можешь везти какой-то маячок и разнюхивать маршрут.
– Никакого маячка, – растерянно сказал я. – Или…
– … или ты о нем не знаешь, – кивнул Преподаватель.
В принципе, кто мешал днровцам самим что-то подложить мне в бус? Без всяких понятых найти “доказательства” и бросить меня за решетку или вообще повести в подвал и стрельнуть по-тихому.
Но на это я не смогу повлиять. Могу только показать свою гражданскую искренность – и искреннюю гражданскость.
Преподаватель взял чистый лист бумаги и ручку.
– Фамилия…
Он записал мои личные данные, после чего задавал вопросы и из них составлял стройный рассказ. О том, откуда я. О том, в каких городах я жил и когда. На вопрос о 2014-м и переезде в Киев выстрелило:
– На Майдане скакал?
“Восемь лет, – подумал я. – Прошло восемь лет, за которые у меня полностью перевернулась жизнь. А здесь все еще используют этот штамп”.
Никольское здесь до сих пор “официально” называют Володарским – хотя переименование было лет пять назад. Да и многие другие города и улицы называют по старинке. Связи нет. Край застывшего времени.
Темнело. Преподаватель заполнял лист аккуратным почерком, тщательно воспроизводя мои перемещения с 24 февраля. Отдельно расписал историю о бусе: как я нашел объявление, с кем именно общался, кто помог мне собраться. Написал мои мотивы и планы.
Я думал о том, что на компьютере это было бы гораздо быстрее. Даже хотел пошутить, что со своей скоростью набора мог бы пойти к ним секретарем, но сдержался. Компьютер на соседнем столе стоял выключенным. Комендатура работала “по старинке”.
Получилось три листа с обеих сторон. Как когда-то мой замдекана, Преподаватель развернул мне “объяснительную” и сказал: “Читай”.
На удивление было написано грамотно и без извращений, хотя и типичным канцеляритом типа “По существу заданных мне вопросов могу сказать, что…” Из текста никакого “состава преступления” не вырисовывалось. Я подписал. Телефон и документы остались у Преподавателя. Мне сказали выйти в холл и ждать.
Я посмотрел на свои двадцатилетние электронные Casio. Уже почти двадцатая. Но навесные часы в холле “военной комендатуры” упорно показывали 10:17. Приглядевшись сквозь полумрак, я понял, что секундная стрелка не двигается. Батарейка села. Для ее замены чего-то не хватало – новой батарейки, ответственного человека или смысла.
До войны в этом здании было административное учреждение. На дверях, ведущих из холла, поблескивало имя некоей Ларисы Дмитриевны. В мирное время Лариса Дмитриевна выдавала справки, консультировала посетителей. Сейчас за ее дверью допрашивали моего случайного напарника Сашу.
Через некоторое время он вышел. Едва заметно подмигнул мне, куда-то сходил в сопровождении вооруженного мужчины и вернулся в кабинет. Может, документы брал?
Еще через несколько минут Саша снова вышел в холл:
– Женя, заводи бус, поехали.
Отпустили. Я бросил глаз на часы с вечным “10:17”. Вышел в темный двор комендатуры, сел в бус.
Надо было уехать первым. Как бы с непривычки, да еще в темноте не заехать в забор? Повернул ключ и нажал кнопку завода. Старенький “спринтер” вздрогнул. Я переключил на заднюю передачу и понемногу отпустил сцепление, глядя в левое зеркало.
Вдруг глаза увидели какое-то движение. Несколько вооруженных мужчин вышли из комендатуры и пошли прямо на бус. Может, мы что-то забыли?
Один – полной комплекции – подошел с моей стороны, второй – стройный и высокий – со стороны пассажирских дверей. Стало видно лицо – смесь искреннего удивления и злобы.
– Ты… ты куда собрался? Ты чего, вообще уже? Тебя кто отпускал, алё?
С каждым предложением тональность росла.
Я оцепенел. Саша оцепенел.
– Ты чего за руль сел, слышишь, давай вылезай оттуда! Свалить решил? – продолжали “комендатуровцы”.
Да что такое? Первым пришел в себя Саша.
– Ребята, это я ему сказал заводить. Вы же сказали выгонять бус…
– Так то мы тебя сказали! А ты, – высокий доследователь посмотрел на меня, – остаешься.
Пытаясь дышать ровно, заглушил двигатель, вылез из-за руля. Саша переставил мой бус на соседнюю дорожку, уехал на своем за территорию комендатуры. Я остался во дворе с четырьмя днровцами. Их нижние веки выдавали гневное напряжение, верхние губы – отвращение. Один едва покачивал головой. Двое держали руки на автоматах.
Меня провели в холл.
– Сядь, – указал на стул в углу холла высокий комендатуровец – он явно был здесь главным. И это он допрашивал Сашу.
Сел. Главный и Преподаватель закрылись в кабинете Ларисы Дмитриевны. Двое других остались в холле и смотрели на меня.
Из-за двери послышалось “надо его куда-то определить, не здесь же его ночь держать”.
Дверь открылась. Главный навис надо мной, держа в руке файлик.
– Все из карманов доставай и сюда складывай.
Я вытащил деньги из одного кармана. Потом из второго. Затем из третьего. Увидев это, один из днровцев, который и остановил нас с Сашей у Никольского, стиснул зубы:
– Что, для блокпостов подготовил?
Главный же сказал:
– Поехали. Переночуешь в райотделе, подумаешь про свой альтруизм. А там посмотрим.
Под конвоем я вышел за забор и сел в угол минивэна. Справа сел Преподаватель. Напротив – Главный и еще один вояка. Все – в брониках и с калашами.
Автомобиль рванул уже по темному Никольскому. Водитель включил русскую попсу. Мои конвоиры молчали. Вдруг преподаватель спросил передних:
– А вы топор взяли?
– Да, где-то возле тебя там должен быть.
И умолкли.
Затем один передний хихикнул:
– Не переживай, не лопату.
Камера
Каталажка представлял собой комнату квадратов на 10-12. На полу – линолеум, три стены окрашены. Вместо четвертой – решетка со створкой для входа-выхода, через которую я и прошел. Сквозь решетку снаружи светит лампа – и это единственное прямое освещение камеры.
Напротив – стена с радиатором отопления и узким горизонтальным окошечком под потолком, тоже зарешеченным. Никаких нар – только одна сплошная крашеная лавка в виде ящика, который не открывается. Лавка шла под стеной от решетки.
Невероятно было другое. Я зашел на маленький островок линолеума и встал, не понимая, куда деться. Эта десятиквадратная “рукавичка” была полностью забита людьми. Лавка занята по всему периметру. Кто-то спал, подобрав ноги под себя. Остальные сидели. Один человек на ней даже стоял – в левом углу возле зарешеченного окошка.
Пол тоже был занят. Кто-то опирался на ноги сидевших на лавке. Остальные опирались уже на них. Кто-то сидел, обхватив руками ноги. Ближе к дальней стенке люди лежали прямо на линолеуме в позе эмбриона. Сколько их здесь?
Позади щелкнул засов.
Я выдавил:
– Добрый вечер.
– Здорово… привет… добрый вечер… заходи… – прогудели в ответ.
Только куда заходить? Я сделал буквально шаг – и пространство закончилось. Снял свой черный туристический пуховик. Сел на пол, подсунув куртку под себя. Отстираю как-нибудь потом. Если вообще придется. Наконец немного рассмотрел лица и одежду сокамерников. И успокоился.
Я зашел на маленький островок линолеума и встал, не понимая, куда деться. Эта десятиквадратная “рукавичка” была полностью забита людьми
Подавляющее большинство “коллектива” – мужчины 35-45 лет. Стройные и толстые, крепкие и костлявые, лысые и волосатые. Если бы нас всех перенести в маршрутку мирного Мариуполя, мы бы полностью напоминали заводчан, которые едут на смену – каждый в свой цех и на свой пост. Скорее всего, большинство здесь и представляло рабочий класс.
Вдруг я понял, что здесь женщины. Одна, вся в черном, спала на скамейке у решетки лицом к стенке. Вторая, полная, крутила головой туда-сюда возле крепкого лысого мужчины и улыбалась шуткам, показывая плохие зубы. Третья сидела на скамейке за мной, худая и маленькая, с наращенными ресницами.
– Ну все, нас теперь здесь 27. Позавчера было и больше, но бля… – проворчал кто-то в правом углу.
Несколько мужчин курили, и пара минут ушла на то, чтобы вспомнить, как мы жили, когда курение в общественных местах не было запрещено. Дым немного забивал запах несвежих тел, носков, пыльной одежды, нечищеных зубов. С непривычки я закашлялся.
Вода здесь была – сырая, в шестилитровых бутылях. Туалет – тоже бутыли, только пустые. Мужчины должны были их использовать при женщинах, а как быть последним, непонятно.
Я свернулся на полу и даже вздремнул. А минут через десять подскочил: женщину с ресницами тошнило на пол за мной. Пока она вытирала лужу бог знает откуда взятым старым свитером, уселся на скамейку.
Несколько часов пытался заснуть сидя, слушая об ужасах войны от двух десятков человек: обстрелы, авиабомбы, снайперы, мародерство, могилы во дворах. На пол уже невозможно было стать, так плотно все попадали. Время тянулось, как последняя капля сгущенки.
Около четырех на полу образовался маленькая прогалина. Я буквально упал туда. Представил, что просижу в этой банке шпрот трое суток. Не заснул – потерял сознание.
Заколдованный круг
“Участковый” Леша, щекастый крепкий мужик в песчано-зеленом камуфляже, пришел ближе к восьми утра. К тому моменту все арестанты уже проснулись. Воду мы почти допили. “Туалетные” бутыли были полны желто-оранжевой мочи.
Леша подошел, щелкнул засовом. Все вышли на улицу через парадный вход. За забором уже стояли человек 20-30, которые пялились на нас. Родственников ищут? Я пробежался глазами по толпе. Саши, водителя первого буса, там не было.
Мы обошли райотдел слева и очутились на заднем дворе. В углу на земле стоял “туалет типа сортир” на две двери. Вокруг – трава, камни, строительный мусор и две тройки сцепленных кресел из какого-то советского актового зала.
После удушья камеры утро было прохладно-приятным. Пищали ласточки, за забором шумели одиночные машины – и где-то слева, далеко, но, казалось, совсем близко, тяжело ухали гаубицы и шуршали “грады”.
Леша стал слева с автоматом на животе. Еще один автоматчик зашел справа. Но никто и так не дергался – смысл?
По очереди сходили в зловонные туалеты, под их стенку вылили и ночную мочу. Сокамерники курили сигарету за сигаретой (неужели в застенках не надымились?). Я вдыхал свежий, немного влажный после ночи воздух, приправленный звуками дальних взрывов. Пошатывало от застывших мышц и короткого сна.
После прогулки все, снова под взглядами толпы за забором, вернулись в тюрьму, а Леша взялся за мое оформление. Записал меня в какой-то журнал. Потом еще на какой-то листок. Взглянул на меня с головы до ног. Прищурился.
– Ну что это, все должны быть одинаковые.
Взял со стола ножницы – и отрезал у меня резиновые затяжки на капюшоне пуховика. Я настолько обалдел, что даже ничего не сказал. Это что, я ими могу удавиться сам или кого-нибудь задушить?
Извини, пуховичок, в горы ты вряд ли пойдешь.
Леша написал на бумажке мою фамилию, завязал ее в одноразовый пакетик со шнурками, ремнем и часами, которые я оставил здесь еще вчера. Вот и все мое добро. “Участковый” забрал меня на второй этаж (не в подвал – и хорошо) – на местный “опрос”. Молодой полицейский почерком хорошиста, но с ошибками, писал мои ответы на листок. Снова то же самое: кто, прописка, проживание, откуда, куда, зачем.
За дверью старший кому-то возмущался, что комендатура привозит в отделение людей и никак не обозначает их статус. Спрашивал, что со мной делать дальше.
В следующей комнате я словно попал на оформление биометрического паспорта. Шкафы, несколько столов с компьютерами. За тремя из них сидели женщины, рядом – стойки с фотоаппаратами, объективы развернуты на стены.
– Левый профиль, – как раз говорила одна из женщин, глядя в монитор. Стоявший рядом мужчина повернулся левым боком к фотоаппарату, застыл. Женщина щелкнула мышкой. Вспышка.
– Правый профиль…
Дежурный подвел меня к другой женщине. Я успел разглядеть какую-то электронную базу данных – не может быть, здесь не все пишут на бумажке! – с кучей фамилий. Она внесла мои ФИО, дату рождения, место прописки. Далее протерла стеклянную поверхность какой-то штуки – и я понял, что это аппарат для снятия отпечатков пальцев.
Каждый палец по отдельности. Ладонь полностью. Боковые поверхности большого и указательного пальца. Я смотрел, как отпечатки моих уже давно не мытых рук появляются на мониторе, а программа пишет “Качество 100%”. Стопроцентно качественные отпечатки, бляха.
Дальше – фотосессия: фас, профиль левый, профиль правый. Я мог только представить, на что похоже мое лицо и волосы после такого теплого ночлега. Мрачные заспанные фотки полетели в днровскую базу данных по отпечаткам.
В коридоре меня ждал сюрприз – здоровенный вооруженный мужчина. С нарукавной повязкой “Военная комендатура ДНР”.
Здоровяк провел меня сквозь толпу, посадил в “Дачу”, рванул с перегазовкой. На повороте сказал низким прокуренным голосом, очень подходящим его буйволиному телосложению и толстой коже:
– Как же ты, Жека, так попал?
О, еще один хороший коп? Я раздраженно бросил:
– Тупой потому что.
Именно таким я и чувствовал себя. Здоровяк хмыкнул. Мы подъезжали.
Бус перегнали чуть-чуть за здание комендатуры. Я снова поднялся по лестнице, прошел в запыленный холл и сел под кабинетом, снова под присмотром парня с автоматом. Машинально посмотрел на часы. Ах, ну да. 10:17 же.
Скоро вышел Главный. В отличие от Преподавателя с его нейтрально-спокойным лицом этот смотрел откровенно насмешливо. Гладкое свежее лицо, приподнятый угол рта. Хорошо спал, должно быть. И, мелькнула в голове странная мысль: работу свою явно любит.
– Заходи. Садись.
Допрос второй
Я зашел в залитый солнцем “кабинет Ларисы Дмитриевны”. Занял усталый офисный стул между двумя столами, стоявшими буквой Т. Откинулся на спинку.
Главный расположился за столом с выключенным компьютером. Открыл ящик, достал оттуда мой телефон и вчерашнюю объяснительную, положил возле себя, не отводя глаз от моей помятой рожи.
Говорить как есть. Не говорить больше, чем просят.
– Ну что, Женя, как спалось?
– Мало.
– Это ничего страшного, бывает. Подумал над своим альтруизмом?
– Ага.
– И что надумал?
– Что сделал глупость и не подумал нормально головой.
– А я не думаю, что ты сделал глупость, – наклонился вперед Главный, и насмешливость сменилась отвращением.
Он сделал паузу.
– Я думаю, что ты нам много чего наплел. И лучше бы тебе сегодня по-хорошему нам все рассказать, как есть.
– Но я и рассказал, как есть…
– Да что ты говоришь! Когда, говоришь, в Киев из Донецка переехал?
– В 2014-м, в мае. До боевых действий еще.
– Понятно. Ох, зря ты. Зря… Пробили мы твою рожу, засветился ты! Был ты на Майдане! А теперь рассказывай. Сядь нормально! Развалился!
От резкой смены настроения Главного я подобрался. Стул скрипнул. В кабинете было тепло, но меня морозило. Неужели они так глубоко забрались в мои фейсбучные посты? Несколько лет назад я действительно ставил пару фото из той киевской поездки. Усталый мозг работал плохо, эмоции прыгали, как эквалайзер. Говорить как есть, никакого преступления даже с точки зрения ДНР здесь не должно быть.
– Так что? Рассказывай о Майдане.
– Да, подождите. В Киеве я был, но в марте, когда на Майдане уже было спокойно. И два дня всего.
– Зачем?
– Просто посмотреть своими глазами.
– Ага, и получить инструкции.
– Какие инструкции, вы что?
– С кем встречался на Майдане?
– Ни с кем не встречался! Просто ходил, смотрел, что там происходит, потому что из телевизора ничего не понятно.
– Что, что ты там хотел увидеть?
– Сам Майдан. Места расстрелов.
– Расстрелов? – Главный хмыкнул. – Да они же постреляли сами себя. Сначала ребят “беркутов” и ВВшников, а потом своих, чтобы картинку накрутить. “Расстрел”.
– Я свечу не держал, а версий есть вагон.
– Свечку он не держал… К кому тогда ездил?
– Ни к кому. Бывшая жена там жила и показала мне огород.
– А значит, это она на Майдане скакала и тебе что-то передала.
Снова это “скакала”. Что за одержимость этим скаканием? Но надо его сворачивать с этой темы.
– Слушайте, это же миф, что весь Киев стоял на Майдане.
– Ну да, ну да. В Донецке на проукраинские митинги ходил?
– Один раз. 5 марта.
– Орал там “Слава Украине”? В самообороне состоял?
– Не состоял и не орал.
Это тоже было правдой. Побочный эффект роспропаганды, которая частично меня коснулась. Тогда я верил, что лозунги Майдана в Донецке – это дополнительная провокация местных и принципиально их не применял. А лезть в самооборону тупо сцал.
– Ну да, ну да. Вместо того чтобы поддержать народный протест, ходил флагом украинским махал.
– На пророссийские митинги я тоже ходил.
Ну как ходил – проходил мимо в исследовательских целях. Так же я ходил смотреть на захваченную ОГА. Так же случайно 1 мая стал свидетелем штурма прокуратуры под моим бывшим общежитием. Когда живешь в центре города, трудно быть вне центра событий.
Но Главному и этот ответ не понравился.
– Какие пророссийские митинги? 1 марта в Донецке состоялся митинг антимайдана! – он выделил интонацией последнее слово.
– Ты с чего взял, что это был пророссийский митинг, украинское ТВ налило в уши?
– На тех митингах было очень много российских флагов и…
Я хотел добавить, что, судя по отрывкам разговоров, которые я услышал, по видео с митингов, там была еще и куча завезенных россиян. Но запнулся, подбирая слова, а Главный уже подхватил:
– А на Майдане была куча грузинских флагов – и что?
Тупо бессодержательная беседа. И очень нервная.
– На Волыни что делал?
– Любимую и кошку отвозил.
– Чего туда увез?
– Потому что собирался в Запорожье и не хотел оставлять ее под обстрелами.
– Почему не в Россию ввез?
Я офигел. Но содержание возмущения переконвертировал:
– В смысле? А как туда сейчас проедешь? Линия соприкосновения, бои.
– Да нормально проедешь. Ты же вон въехал. Фильтрацию пройти – и пожалуйста, едь куда хочешь. Пункты пропуска работают.
Я посмотрел в глаза Главному, пытаясь увидеть иронию или сарказм. Нет, он говорил совершенно серьезно!
Я посмотрел в глаза Главному, пытаясь увидеть иронию или сарказм. Нет, он говорил совершенно серьезно!
– Женя, у меня заканчивается терпение. Рассказывай по-хорошему, что и кому ты вез в Мариуполь?
– Я вез гуманитарку людям. И не в Мариуполе – вон же закрыт. Или уже открыт?
– Каким людям?
– Беженцам. В сельсовете. Или в детском саду. Где беженцы в Урзуфе останавливаются, вот туда мы и везли.
– Откуда знал, что туда нужно? Почему не в Володарском?
– Ниоткуда не знал, по обрывкам информации ориентируются сейчас и на ходу. Связи нет нормальной. Можем и в Володарске выгрузить помощь.
– Кто из “Азова” вас должен был встретить?
– Э, что? Никто нас не должен был встречать.
Затем Главный взялся за мою профессиональную биографию, постоянно пытаясь найти дырку в словах. Я только успевал обалдевать от его умения полностью извратить смыслы и вставлять проверочные слова.
“Тексты пошел писать? Пропагандой ВСУ занимался, значит?” Я ему давал, где разгуляться. Взять хотя бы два с половиной года работы в Liga.net. Ну и что, что не в общественно-политическом блоке? “Она же сотрудничает с СБУ и по заказу поливает грязью Донецкую народную республику!”
Полгода на канале “Украина”? “Ну да, рассказывал небось, как Донецк сам себя восемь лет обстреливает, украинскую армию восхвалял?”
В какой-то момент после очередной чепухи я устал.
Я только успевал обалдевать от его умения полностью извратить смыслы и вставлять проверочные слова
– Слушайте, мне вообще есть смысл что-то говорить? Любые мои слова вы переиначиваете как сами хотите.
Главный усмехнулся.
– Есть смысл, Женя, есть. Оттого, что и как ты мне расскажешь, зависит, останешься ты с нами или поедешь к своей женщине и кошке. Пока дела твои очень плохи.
– У меня ощущение, что я не особо здесь на что-то влияю, – зло и растерянно бросил я. – У вас какая-то версия в голове, и вы ее натягиваете.
– Влияешь, только старайся лучше, говори правду!
Впоследствии интерпретатор запутался в моих передвижениях по работам и профессиям. Дал мне листок и ручку.
– Давай, с 2011 года по сегодня пиши: где работал, с какого по какой месяц и двух людей с каждого места работы – директора и начальника.
Я терпеливо написал – мог бы написать даже точные даты прихода и увольнения. Почему-то на эти вещи память работает отлично.
Главный кривился и комментировал:
– Хорошо как заучил, ты смотри.
Я кривился в ответ:
– Зачем мне заучивать, если это моя жизнь?
Дальше он прощупал мои перемещения во время войны. Где жил. Почему Волынь? Кто помог найти квартиру? К кому приехал в Запорожье? У кого живу?
Энтузиазм у него немного спадал. Похоже, версия о бойце или эвакуаторе “Азова” потихоньку рассыпалась. Но я сохранял холодность – насколько это было возможно при внутренней дрожи.
Ловушка
Дальше на столе очутился мой телефон. Главный полистал небогатые переписки. В вайбере мы были активны только с мамой, пока с ней не оборвалась связь. Затем глянул вотсап. Понял, что что-то не то – слишком мало было информации.
– Телеграм где?
– Удалил.
– Ооо! Чего?
– Потому что. Настращали меня перед выездом – мол, увидите что-то хоть мало-мальски проукраинское – сразу пуля.
– Какое такое проукраинское?
– Не знаю, каналы с новостями, переписки на украинском.
– Да что за бред? Небось, прятал там что-то, переписки с “побратимами”?
– Ничего не прятал. Можем установить обратно, сами проверите.
– Ставь.
После загрузки Главный запустил телеграм – и тот запросил код подтверждения, который отправлен на другое устройство.
– Это что, он же получается, у тебя еще на компьютере есть?
– Да.
Код полетел на ноутбук, лежавший в Запорожье. Главный впился в меня глазами. Я выдержал взгляд. Хотя в телеграмме у меня действительно ничего особенного – в последнее время сплошные домовые чаты Мариуполя и группы по эвакуации.
В кабинет снова заглянули.
– Еще троих задержали. Водители.
– Щас поговорим. Ну что, еще твои друзья какие-то приехали. Типа за своими “спринтерами”. Выходи пока опять. Жди.
Дверь открылась. Прошло какое-то время.
– Заходи.
Я вернулся в кабинет, сел на стул. Немного понурил голову, показывая усталость и растерянность. Что теперь? Главный смотрел победоносно. Заговорил тяжело:
– Мне очень интересно, Женя, что ты запоешь сейчас.
Он вытащил на стол блокнот, лежавший в бардачке буса.
Черт.
– Кто такой “Леша, окоп слева, сумка средняя через плечо”? М? Чьи позиции ты вынюхивал?
Я вернулся в кабинет, сел на стул. Немного понурил голову, показывая усталость и растерянность. Что теперь?
Главный уже был на взводе после всего, что я рассказывал. Он никак не мог поверить, что я переезжал, что столько профессий сменил, что у меня столько друзей и знакомых, столько активностей. Пожалуй, его жизненный путь походил на черенок от лопаты: родился, учился, работал, пошел в днровскую “контрразведку”, допрашивает болванов вроде меня.
Но нужно было что-то отвечать о сумке и окопе. Конечно, правду, какой бы невероятной она ни была.
– Проезжал очередной российский блокпост. Зашел солдат. Бурят, наверное, потому что азиат, но я не разбираюсь в народностях России. Проверил документы, гуманитарку. И попросил меня достать ему сумку. Сначала я думал, что он хочет взять мой рюкзак, но он именно хотел купить сумку. Я удивился, хрен его знает, но подумал, что чего нет, может и смогу достать? Он сказал, что его зовут Леша, показал мне на окоп, сказал, что там его искать или отдать его товарищам, они передадут. Чтобы не забыть, я записал.
Главный моргнул глазами. Чтобы хоть как-то продолжить, спросил абсурдное:
– А как ты понял, что это российский блокпост? И что это русский солдат?
– Ну, там были российские флаги.
– Ну и что?
Ой, все уже снова “а на Майдане были флаги Грузии”?
– Во-вторых, это уже был далеко не первый блокпост… эээ, ваш. Точно по линии разграничения. Ну и у солдата шевроны и нашивки были “Вооруженные силы РФ”. Я бы не рассматривал, так он же надо мной в бусе нависал минут пять. Голос и говор тоже запомнил.
– Понятно, – пожевал губами Главный. – Ну, если еще и азиат, у украинцев вряд ли такие есть, конечно…
Я очень надеялся, что он знал или хотя бы слышал о страсти российских и днровских блокпостов к стрельбе в водителей сигарет, стиков кофе и таких вот материальных заказов. Судя по лицу, знал и слышал. Поверил.
Наступила ответственная часть – новая объяснительная. Это означало, что основная часть допроса завершена. Снова лист бумаги, снова ручка.
Главный писал объяснительную долго, но уложился буквально в полторы страницы. Особое внимание уделил документам на бус. Дописав, дал почитать.
И… я не согласился с формулировкой. По его словам, получалось, что я ехал с поддельными документами. Невероятно, но Главный спросил, как уточнить. Сошлись на том, что я считал документы нормальными, переспросил у нотариуса, и мне сказали, что все ок. Дописал.
Подпись, дата. Еще одна бумажка обо мне ляжет в днровские архивы. Я уже размышлял, что у них здесь дают за подделку документов на транспорт. Три дня тюрьмы? Тридцать дней тюрьмы? Копание окопов?
С вещами на выход
Главный посмотрел на поверхность стола и сказал, акцентируя на последних словах:
– Ну что? Как оно – побывать “в плену”?
Я не спешил расслабляться. Тихим голосом ответил:
– Страшно.
И добавил:
– Вы говорите в прошедшем времени, но я все еще в плену.
– Да. Но, похоже, мы тебя будем отпускать.
Что?
– Бус мы тебя, конечно, отдать не можем… Неправильно будет, если мы, зная ситуацию, тебя на нем отпустим ездить по ДНР. Тем более, мы его еще не проверили нормально, а сколько займет проверка – неизвестно. Будем разбирать.
Нет, он не шутил.
– Забирай пока телефон. Выходи в коридор. Сегодня останешься здесь, а завтра уедешь. Сейчас подумаем, что с тобой дальше делать, здесь у нас еще красавцы на общение.
– Есть ли сейчас возможность попасть в Мариуполь? Мама до сих пор там, на Левом.
– Город закрыт на несколько дней, мы не пускаем никого вообще. Тем более на Левый ты с этой стороны никак не попадешь. В районе площади сильнейшие бои.
– Она как раз должна быть там.
– Туда точно не пустят, там только военные.
Я опустил голову.
– Что тогда по моему выезду? Как быть?
– Сегодня идешь в спортшколу – там приют для беженцев. Ночуешь там. Завтра рано под школой тебя заберет бус – и поедете вместе. Это один из этих, с кем “общались” сегодня.
– В смысле, он будет тоже там ночевать или приедет под школу?
– Приедет часов в семь утра.
Это все хорошо, но мне нужна была какая-то гарантия безопасности.
Выходя за забор комендатуры, я все ждал, что кто-то выбежит, передернет затвор и скажет “ты шо, ты куда это, падла, ты чего чужие документы стащил?”
– А блокпосты?
– Мы передали, тебя пропустят. Поедешь к своей женщине, целый и непотресканный.
– А можно мне какой-то документ получить? Расписку там. В райотделе с меня утром пальцы и фотки взяли.
– О, так отлично. Пойдешь к ним, скажешь, что комендатура направила за пропуском, раз такое дело.
Мне отдали все: вещи, пакет с едой, документы и деньги. На воротах спросил часового, который меня до того стерег в холле, как пройти в райотдел и спортшколу. Он вежливо объяснил. Мы простились, как швейцар дорогой гостиницы и высокий гость.
Выходя за забор комендатуры, я все ждал, что кто-то выбежит, передернет затвор и скажет “ты шо, ты куда это, падла, ты чего чужие документы стащил?”
Никто не бежал, не кричал, не стрелял. Прошли только сутки, а у меня уже развилась легкая форма паранойи.
Солнце уже опускалось, но было очень тепло. Я снял рюкзак, затолкал пуховик со срезанными затяжками. Завязал пакет поудобнее. Неужели свободен?
Нет. Я буду свободен, когда выберусь отсюда.
Продолжение следует.
