Projects
истории
Лабиринт Минотавра
Исповедь водителя-волонтера, чудом выбравшегося из-под Мариуполя
Часть II
Автор: Евгений Шишацкий, специально для Liga.net
Иллюстрации: Никита Кравцов
Верстка: Юлия Виноградская
Как бывший журналист Евгений Шишацкий стал волонтером, попал в плен, потерял транспорт и пробивался на подконтрольную территорию Украины
От редактора
В течение почти трехмесячной блокады Мариуполя в город прорываются волонтеры. Они доставляют гуманитарные грузы и эвакуируют жителей города. Попасть на оккупированную территорию проще, чем вырваться оттуда. Десятки водителей-волонтеров потеряли транспорт и оказались в плену.
Среди прорвавшихся назад – автор этого материала, волонтер, бывший журналист Евгений Шишацкий. Он планировал на микроавтобусе вывезти из пригорода Мариуполя 15-20 человек. Но на полпути попал в “комендатуру” так называемой “ДНР” в поселке Никольское.
Боевики “отжали” автобус, но водителю повезло. Евгений пережил допросы, провел ночь в нечеловеческих условиях. Но – выжил. Подробнее о дороге в ад и пребывании в плену – в первой части репортажа. На этом “путешествие в потусторонний мир” не кончилось. Вторая часть – о возвращении домой.
На следующий после освобождения день Евгения должен был забрать из приюта для беженцев другой волонтер-водитель, направлявшийся в Запорожье. Но транспорт не пришел. Дорога на подконтрольную территорию, которая должна была длиться несколько часов, растянулась на несколько дней, превратившись в квест по выживанию.
Евгений Шишацкий
Волонтер
Экипаж
Приют для беженцев располагался в местной спортшколе: борцовский зал до отказа заполнен людьми. Большое помещение преимущественно занимали спортивные маты. Под правой стенкой – стулья и длинные низкие скамейки. Под левой – несколько шведских стенок с развешанными одеждой и полотенцами.
Не проспать в этом лагере было просто. Люди бухали, храпели, чихали, чапали в туалет, возвращались. Малыши плакали. В четыре-пять утра сквозь окно упали первые лучи солнца и донеслись взрывы снарядов сорок седьмого дня войны.
Я вышел к дороге, нашел место, где стояло много автомобилей. Оглянулся – почтовое отделение. Шесть утра, а под ним уже собирались люди. Тоже на выезд? Хотя, вероятнее всего, за пенсией. Сел на скамейку у дороги, стал ждать водителя – в комендатуре назвали модель буса и госномер. Когда водитель не явился в восемь, я что-то заподозрил.
Пошел в райотдел, где накануне получил “справку о фильтрации” – серую бумажку с печатью и моей фамилией. Вчера видел здесь несколько бусов, некоторые – полные гуманитарки. Подошел поближе, увидел, что у одного спущенное колесо, у другого открыт капот. Вокруг – никого. Номера днепровские. Видимо, бусы тоже отжаты из-за какого-то “нарушения”. Повернул голову налево и увидел обвешенного оружием полицейского. А он – меня. Крикнул:
– Молодой человек, идите сюда!
Что поделаешь – подошел.
Тот взглянул на паспорт, посмотрел на огрызок бумаги с печатью “Дактилоскопирован”.
– Что ищете здесь?
– Да автобус, который меня должен подобрать. Думал, может, он здесь где-то запарковался.
– Здесь точно не найдете. Идите под школу, все автобусы приезжают туда.
Неясно было еще одно. Водитель буса, которого я ждал, скорее всего, должен был забирать не только меня. Где тогда другие пассажиры?
Пригляделся к окружающим. Неподалеку стояли трое: мужчина и женщина лет по пятьдесят, с ними дедушка на мопеде. Дедушка явно не целевая аудитория, а вот пара, судя по нескольким сумкам, ждала транспорт. Подошел:
– Здравствуйте. Вы случайно не на Запорожье?
– Нет.
Вмешался дедушка:
– Отсюда ты вряд ли уедешь в ту сторону. Слышал, что на Бердянск уезжают, особенно те, кому в Крым надо.
– Ну, мне в Запорожье все же.
– Ну так на Запорожье тоже из Бердянска можно. На рынке вон там, – он указал в сторону райотдела, – есть точка с мобилками. И там мужик вроде собирает желающих на машины. Сходи спроси.
Я поблагодарил, а мысленно отмахнулся. Делать крюк с оккупированной территории на оккупированную территорию – какой смысл?
Но водитель так и не приехал. Не имея связи, контактов, точки, где он остановился в Никольском, я мог узнать только в одном месте.
На свой страх и риск пришел в комендатуру. У входа встретил Главного и Преподавателя, которые вчера и позавчера меня допрашивали. Меня ждал неприятный сюрприз – выезд из Никольского закрыли из-за прорыва украинских войск. На мои попытки узнать контакты или адрес водителя, Главный отрезал:
– Где он живет, не важно. Ты сиди в школе пока, утром завтра пробуй.
– Завтра будут выпускать?
– Завтра и узнаешь. Как “друзей” твоих, – он выделил это слово, – задвинут обратно, так и решим.
Остаток дня я посвятил адаптации. Украинская связь здесь не работала, но через двух случайных знакомых я передал известие любимой и запорожским волонтерам о своем месте и планах. Походил между очередями на фильтрацию. Сходил на обед для беженцев, пополнил запас воды. Впервые за три дня умылся в умывальнике приюта. Залег читать Ремарка – он казался единственной адекватной этому застывшему времени литературой.
Он говорил спокойно и тихо, но так, что я оглянулся – не ходят ли рядом очередные “волонтеры” с московским акцентом
Наутро водитель снова не приехал. Ждать еще день я был не готов. Значит, делать крюк. Точку с мобилками нашел легко. Пожалуй, до войны это был главный гаджет-маг азин Никольского: телефоны, аксессуары, комплектующие для компьютеров. Сказал мужчинам, что мне порекомендовали их по выезду на Бердянск. “И Запорожье”, – добавил я на всякий случай. А вдруг?
– Бердянск, – таки обрезал мои надежды один из мужчин. – Да, мы тут потихоньку собираем желающих и в зависимости от количества людей зовем водителей, они с утра часов в восемь возят. Приходи через час — будем понимать ситуацию по выезду.
Вернулся в приют, сел у входа в столовую – скоро должны подавать завтрак. Неожиданно мое ухо поймало слово “Запорожье”.
– Да, меня интересует дорога на украинскую территорию, там у меня племянница, да и вообще мне есть смысл только туда, – рассудительно рассказывал кому-то седой мужчина.
Когда его собеседник отошел, я приблизился к седому. Аккуратно одет, брюки, свитер, куртка. Белоснежные волосы, лицо, полное морщинок, начисто выбрито. Глаза – добрые, спокойные, с хитринкой жизненного опыта. Он не спеша растягивал слова.
– Добрый день. Извините, подслушал вашу беседу. Вы собираетесь выбираться на Запорожье? – обратился я к седому.
– Да, вот допрохожу фильтрацию и буду выезжать.
– А уже есть варианты?
– Нет, но я общался вчера с частниками тут, можно накопать. Берут по 3000 грн за машину, это с человека по 750 выходит, если полный комплект.
– Считайте, что нас уже двое. Я тоже пробиваю тут один вариант, скоро пойду уточнять детали. Меня зовут Женя.
– Отлично, Женя. Мне завтра утром должны выдать справку о фильтрации. И готов ехать. Я – Григорий.
Мы пожали руки. Пошли вместе завтракать, разговорились.
Григорий жил в Мариуполе у торгового центра Порт-Сити. Более 30 дней оставался в подвале с соседями, делился запасами, которые немного насобирал перед войной, ходил за водой, поддерживал себя самогонкой собственного производства. Видел, как Порт-Сити пострадал от первых снарядов, мародеров, а затем сгорел. Видел усеянные трупами окрестности.
Слушая его неспешный рассказ с ироническими наблюдениями, не верилось, что этот человек прошел такие ужасы. Потом стало ясно: Григорий – военный на пенсии. Еще до независимости, служил в каком-то элитном подразделении. Я подозревал, что в его биографии есть довольно интересные страницы.
В то же время Григорий был твердо за Украину, чем сломал мне шаблон о бывших советских службистах. Хотя и критиковал власть за потерянные два года подготовки. Но роль агрессора – и психоз путина – артикулировал четко. Он говорил спокойно и тихо, но так, что я заоглядывался – не ходят ли рядом очередные “волонтеры” с московским акцентом, которых здесь было немало, не подслушивают ли “народные возмущения”.
Договорились, что я пробью свои каналы, а он походит по водителям. Нам осталось найти еще двух попутчиков.
Через полтора часа у нас был комплект. Одного – Артема, мужчину лет сорока, экономиста – я встретил в точке с мобилками. Из точки мы с Артемом вышли уже вдвоем.
В Никольском он около двух недель жил у друзей после ухода из Мариуполя. Жена с детьми поехала к родне в РФ, а он дождался фильтрации и теперь искал пути на подконтрольную территорию.
Периодически у мужчины неконтролируемо дергалось лицо. Я подумал, что этот тик может быть следствием жизни под обстрелами.
На “мобилках” новостей так и не было, сказали прийти завтра. Вместе с Артемом сходили в приют, поговорили о жизни, поискали Григория. У того новостей тоже не было – водители куда-то разъехались. Он стал в очередь узнать, выдадут ли ему справку о фильтрации заранее.
Артем и я пошли на автостанцию – спросить, едет ли кто-нибудь на Бердянск. Так мы встретили Олю.
С виду вчерашняя или даже сегодняшняя студентка. Мы были чем-то похожи – она тоже приехала из Запорожья (училась там), тоже с одним-единственным рюкзаком. Оля пыталась попасть в Мариуполь, чтобы отдать передачу родным и по возможности кого-то из них вытащить, но тоже застряла.
Мы с Артемом увидели девушку, когда она настойчиво спрашивала маленького сухого мужчину возле поцарапанных белых жигулей, везет ли он на Бердянск.
– Можим пробовать. Четире тыщи с машини это будит. Везу, если четверих саберешь, – ответил тот, и стали слышны его кавказские корни.
День улучшался на глазах. Мы поздоровались. Оля обрадовалась:
– Класс! Вот только нам бы найти еще одного человека…
– Думаю, он у нас есть, – ответил я. – Сколько вам обоим нужно времени на сборы?
– Мне минут 20-25 – только возьму сумку и еду, – сказал Артем.
– А я уже готова, – сказала Оля.
– Тогда через 20 минут собираемся здесь. Я приду в любом случае. Если четвертый с нами, отлично. А нет – доищем здесь же.
Кавказец безразлично следил за нашим разговором.
Через несколько минут я уже разговаривал с Григорием в приюте. Он думал вслух:
– Мне, по идее, надо дождаться бумажку о фильтрации. Но если я не уеду сегодня, то не уеду и завтра – они ведь ее отдадут в десять, а ты говоришь, что от этих “мобилок” уезжают в восемь.
– Верно.
– Знаешь, ну их с этой бумажкой. Поедем мы с кисуней с вами.
– У вас есть кошка?
Я был удивлен. Григорий выбирался из Мариуполя один, но подготовился – взял чемодан, который прикрутил к кравчучке, сумку через плечо – и еще и кошку? При том, что в свои почтенные “за 70” ходил он не то чтобы быстро, ноги уже были не те.
А еще он смешно произносил “кисуня”: второй слог шел как бы в нос, от чего казалось, что он прикалывается. Но это была нежность в чистом, нерастворенном виде.
– Григорий, вы уверены по поводу фильтрации? Вы же очередь выждали, переживаю, чтобы потом у вас не было проблем.
– Да кому я нужен? Скажу, что прошел, просто получить не успел – это же правда, пусть смотрят в своих базах сами.
– Сколько времени вам нужно на сборы?
– Пять минут.
Следовательно, комплект был.
Когда Албек (так звали нашего водителя), дергая дефектную ручку передач, проехал первые пятьсот метров, мне захотелось петь.
Девушка – на выход
Чеченец Албек оказался правильным водителем. В том смысле, что на блокпостах он сразу шел в атаку: заговаривал с постовыми, шутил, жаловался на жизнь.
Выезд через блокпост Мангуша был закрыт. Перед ним не первый день стояла длинная колонна автомобилей. Решили попробовать через Урзуф. На блокпосте перед дорогой, ведущей к Урзуфу, нас остановил угрюмый днровец в капюшоне – за последние три часа погода стремительно испоганилась, задул холодный ветер, начинался дождь.
Постовой сказал, что проезда нет. Албек долго уговаривал его – я только тихонько радовался, как он ищет альтернативы.
– Смотри. Я тебя предупредил, – сквозь зубы проговорил днровец. – Если щас ты сюда выедешь, назад ты уже не въедешь. Я устал тут с каждым из вас перегавкиваться, третьи сутки уже стою. Выедешь – не въедешь. Понял?
– Понил, – кивнул Албек. На его лице я видел уверенность, что мы проедем даже через Китайскую стену.
– Ну-ну.
Мы летели по плохой приурзуфской дороге. Но недолго. Впереди два автомобиля преградили узкий путь. Трое днровцев вышли нам навстречу с оружием наготове.
За всю дорогу в потусторонний мир, включая печально известный пост у Никольского, который меня и “принял”, ни разу меня не проверяли столь тщательно.
А потом сказали возвращаться, потому что проезда нет. Никакие танцы Албека здесь не помогли. Днровцы также “сильно не рекомендовали” ехать левыми тропами и полями – верный путь попасть под расстрел или на мины.
Мы сели в машину. Албек молчал и сопел. Олю начало накрывать:
– Мне очень надо в Запорожье, как можно скорее!
– Дэвушка, сказали, щто нелзя. Я же спрашивал, ти слышала. Нелзя говорят, расстреляем. И расстреляют – сколко таких по полям машин стоит.
– Вы не делаете свою работу, вы сказали, что довезете нас до Бердянска! Вы что, вообще уже?
– Я сказал, дэвушка, что папробуем. Ти видишь – не пускают, ну щто я могу?
В чем-то он был прав – кроме нас, после предпоследнего блокпоста не ездил ни один автомобиль, ни туда, ни обратно.
Белый избитый жизнью и войной жигуль подъехал к блокпосту, на котором нас предупреждали, что назад не пропустят.
Сидя на пассажирском кресле, я вдыхал запах советского автопрома и смотрел, как растерянный чеченец Албек возвращается в машину. Не пропустили.
Вдруг Албек открыл не переднюю, а заднюю дверь. Немного наклонился в салон и сказал Оле:
– Иди.
Приют в Мангуше
Я замер. В первую секунду испугался, что от злости и сломанных планов Албек просто выставит нашу нервную компаньонку на апрельский ветер Приазовья. И пусть идет, куда хочет.
Но нет. В экстремальной ситуации чеченец среагировал мгновенно. Проявил не злобу, как Оля, и не отчаяние, как я, а креативность.
– Иди праси их, чтоб прапустили. Дэвушку паслушают.
Надо отдать должное Оле. Лишь несколько минут назад она кричала на водителя, а теперь безропотно вышла и направилась к днровцу.
Тот отошел уже далеко, поэтому их разговор был не слышен, только интонации. Оля подливала жалости. Постовой раздраженно бухтел – не велся. Видно, был очень зол и хотел нас проучить.
Албек снова наклонился в салон – теперь уже к Григорию, который держал бокс с киской:
– Дед. Иди тожи папробуй угавари их. Прасись, щтобы в приют прапустили, дави, што болеешь.
Григорий тоже оказался командным игроком. С кряхтением передал бокс Артему, в несколько тяжелых движений вылез с тесного заднего сиденья. Поковылял к постовому на не очень верных ногах.
Я понимал, почему чеченец не звал ни меня, ни Артема. Не исключено, что нас опять пригласили бы на допросы за попытку проехать туда, куда ехать запрещено.
Сработало.
В экстремальной ситуации чеченец среагировал мгновенно. Проявил не злобу, как Оля, и не отчаяние, как я, а креативность
Постовой набрал кого-то. Спросил, послушал ответ. Позвал Албека.
Мои компаньоны вернулись к машине. Вернулся и водитель:
– Сказал, едете в Мангуш, там астаетесь.
Центр Мангуша встретил нас мокрыми пустыми улицами. У встречного водителя Албек спросил, где принимают беженцев. Тот сказал, что в местном детском саду, и объяснил дорогу.
Детсад “Алиса” в пгт Мангуш был перегружен – это было понятно с порога. В небольшом холле стояли, ходили, сидели и гудели люди.
У маленького столика на крошечных стульчиках сидели две женщины. В отличие от бабушек, выжидавших волонтеров в моем предыдущем приюте, это явно были работницы – слишком цепкие и в то же время усталые глаза смотрели на окружающих. А еще здесь только они две носили медицинские маски.
– Скажите, есть ли у вас места, где можно перебыть ночь? – обратился я к ним.
– Ой, ребята, вы что, нету уже давно! – всплеснула руками одна из женщин. – У нас переполнено все, вы видите? Некоторые здесь на стульчиках спят.
Но нас пустили: “Ну, конечно, пробуйте, мы ведь не можем вас прогнать. Но все возможные кровати и лавки заняты”.
Албек обещал заехать за нами на следующее утро.
Мы нашли свободный уголок на первом этаже в правом крыле. Здесь был проход, люди хлопали дверью, бегали по лестнице, но с трех сторон нас все-таки защищали стены. Относительно комфортное место до сих пор никто не занял, потому что прямо на полу кучами были навалены одежда и обувь – добросердечные мангушцы принесли для беженцев.
Пока затаскивали в закуток чемодан Григория, а сам он выставлял для “кисуни” горшок с песком и миски, нам принесли четыре микростульчика. Также в нашем распоряжении оказалось целых две кучи “гуманитарной” одежды. Если ее нормально разложить по полу, можно обустроить несколько плохих лежанок.
Увидев наши мучения, женщина из соседней группы нашла нам места под лежанку в комнате – там должно было быть не так холодно. Оля отказалась. Когда ей подали одеяло – огрызнулась. Зато сложила себе неудобную кучку одежды в углу. Уселась, отвернулась, притворилась спящей. Я понимал, что сна из этого не выйдет, попытался уговорить ее перейти в комнату. Получил только: “Оставьте меня в покое”.
Ее плющило, а меня разрывали два чувства. С одной стороны, я понимал ее злобу и отчаяние. С другой, такие категорические отказы бесили и напоминали подростка, слишком упрямого для признания того, что он делает дурость.
Скорее всего, ее поездка в Мариуполь была непродуманной и спонтанной. Она приехала с одним рюкзаком, взяла маленькие передачки для друзей. Оля не знала, что в город уже несколько дней не пускают. Или знала и плевать хотела на обстоятельства.
Завтрак туриста
Албек приехал только в полдесятого, когда я его уже не ждал. Он сам вошел в здание и разыскал нас – хорошо, что мы были в коридоре, а не где-нибудь в группе. Новости были невеселые: блокпост в Мангуше с огромной очередью автомобилей закрыт, другие выезды тоже. Край застывшего времени не спешил нас отпускать. Пошли третьи внеплановые сутки.
– Завтра паеду апять, – сказал чеченец. – Если щто, пол дивятого здес, саберите сумки сваи.
На фоне всеобщего бессилия была одна прекрасная новость: Албек вообще приехал! Значит, вероятность того, что он придержется и дальнейших договоренностей, сильно возрастала.
В коридоре водителя догнала Оля.
– Вы можете, пожалуйста, отвезти меня на блокпост?
Вот неугомонная девка.
– Дэвушка, зачэм тибе?
– Хочу спросить кое-что.
– Щто?
– Вдруг начнут пропускать, я попрошусь ехать. Или пешком пойду.
– Слущий, не прапускают. Если с утра нэ сказали, щто будут прапускать, то днем тэм более.
– Я все равно хочу узнать.
Я попытался ее отговорить – начинался дождь, а экипировка у нее была такая себе. Но только получил очередной ледяной взгляд. Оля уговорила чеченца – он повез ее на блокпост бывшей ГАИ. Как ни странно, без нее напряжение в нашем углу сошло на нет.
Артем дергался, нервничал, повторял “о господи” и “от блять”, но тихонько сам себе. Григорий дремал, его кошка Жужу лежала закутанной в одеяло. Я сфоткал ее, надеясь, что в фотке киски днровцы не увидят национализма.
Фото из личного архива Евгения Шишацкого
Ближе к обеду вышел на поиски еды. В магазины прогулялся с парнем из Приморского района, который жил в садике с семьей уже несколько дней, ожидая фильтрации.
Мне снова повезло на “заземленного” человека – Виталий успел здесь освоиться и охотно делился. Провел меня всеми мелкими и дико пустыми магазинами. Порекомендовал не налегать на сухомятку, а купить какой-то крупы – и горячее, и сытное. На резонный вопрос “как ее варить?” ответил, что можно об этом попросить кухню садика.
Скупились. Я взял две банки кильки с фасолью в томате, картофель, копченые колбаски и местную халву. Цены поражали: за две никудышние колбаски я отдал под 70 грн, за кило картофеля – гривень 50. Ассортимент был как из передачи “Намедни” о 1986 годе.
Когда через час принес ребятам горячие картофелины и выставил две банки кильки, у них отвисла челюсть. Артем молча достал хлеб, купленный еще в Никольском.
Оля не возвращалась. Мы на всякий случай отложили ей картофелины и с наслаждением затрепали импровизированный “завтрак туриста”. Пока доедали, повара нас “добили”: разнесли по саду обед из супа и макарон с тушенкой. Вручали порции под запись фамилии и имени, чтобы вести минимальный учет.
– Кажется, я впервые с 24 февраля действительно наелся и даже переел, – сказал Григорий, расправившись с макаронами.
Во время блокады в Мариуполе он похудел более чем на десять килограммов.
Мама жива
На следующий день Албек приехал в 8:30, как и обещал. Сообщил, что выезд на Бердянск наконец-то открыли. От известия все внутренности заплясали от счастья.
Оля так и не появилась – ни вечером, ни с утра, хотя Григорий видел, как она вчера возвращалась в приют. Она точно знала, во сколько должен приехать чеченец, и не пришла. Я сделал быстрый обход по этажам. Не увидел. Значит, нашла другие варианты.
Албек завел двигатель. Вибрация жигуля подействовала волшебно – я успокоился. Наконец-то мы снова двигались. Хотя бы пробовали.
Когда мы проехали границу Донецкой и Запорожской областей, чеченец, всматриваясь в свой смартфон, сказал:
– Тут должин уже быть сигнал.
Я выключил режим полета. И – о, чудо – через несколько секунд мобильная сеть показала точечку. Затем одну палочку. Две. Наконец-то. Наконец-то! Сигнал еще был неустойчивым, но мои легкие словно увеличили объем.
Да, мы еще были на оккупированной территории. Да, впереди ждало еще непонятно сколько блокпостов и времени здесь. Но у меня была связь. Я мог сказать, где я. Мог находить знакомых. Мог звать на помощь.
С ужасом подумал, что с момента, когда в Мариуполе от обстрелов вырубилась связь, прошло почти полтора месяца.
Палочки сигнала снова выросли, стабилизировались. Я включил мобильные данные.
Edge… Edge… 4G!
Почти все мессенджеры и фейсбук были удалены, поэтому сообщения с вайбера я увидел сразу.
Мама, 12.04.2022, 17:43. Пропущенный…
И вслед – сообщение от любимой: мама жива!
Уже позже я услышал мамин голос. С ней было все в порядке — и в то же время не было совсем.
Я всегда знал, что выживать у нее выходит лучше, чем жить
Мама выжила. В буквальном смысле. Я всегда знал, что выживать у нее выходит лучше, чем жить. Но то, что она рассказывала, было за гранью всего.
В отличие от многих соседей до определенного момента мама почти не ночевала в укрытии. Не давал послеоперационный позвоночник, который в марте как раз нужно было показывать на плановом осмотре и получать новую порцию реабилитации. А еще боялась мародеров. И охраняла квартиру до последнего.
Поэтому весь ужас войны за левобережье на подступах к Азовстали мама с нашего четвертого этажа видела в прямом эфире. Как постепенно все ближе горели дома, в том числе и наш прошлый. Как вылетало стекло из рам, которое она старательно подметала.
Видела мама мародеров, скручивающих провода линий электропередач, падавших после обстрелов. Видела труп женщины, которую взрывом вынесло из собственной квартиры в доме напротив нашего подъезда. Видела собаку, которая подобрала что-то с земли, а это оказалась человеческая рука с остатками одежды.
Мама слышала. Танки. “Грады”. Минометы. Самое страшное – самолет.
25 марта в 13:20 самолет сбросил бомбу на здание напротив. От взрыва там практически полностью сложился один сегмент. Обрушился подвал – лет двадцать там работал тренажерный зал, в который когда-то ходил я, а последний год ходила мама. Люди, укрывавшиеся в подвале, погибли.
Мама запомнила точное время, потому что на нем остановились ее часы. И чуть не остановилась ее жизнь. Мощная ударная волна от взрыва пришлась четко на нашу часть дома. Она вырвала рамы, свернула балконную дверь в рулон, разнесла все хрупкое, что было в комнате и на кухне, уничтожила холодильник, оторвала плитку в ванной.
Маму спасла случайность и, наверное, молитвы. В момент взрыва она как раз проходила арку между комнатой и коридором – то есть как будто внутри несущей стены. Волна толкнула ее, но не вонзила в обломки дальнего шкафа, как могла бы.
Впрочем, поток был такой силы, что разорвал маме кожу на голове в двух местах. Когда она, шокированная, наконец, попала в укрытие, шапка была пропитана кровью, хоть отжимай. К счастью, в укрытии был уже знакомый врач-стоматолог, стянувший ей раны.
С этого дня находиться в квартире стало невозможно. Мама еще вытаскивала оттуда какие-то остатки еды, свечи. А через несколько дней туда или рядом попали снаряды. Дом сгорел почти полностью. Охранять стало нечего. В этом месте рассказа я вместо боли вздохнул с облегчением – уничтожение квартиры наконец-то “развязало маме ноги”.
Она осталась с тремя сумками самого важного, которые собрала еще в начале вторжения. В день, когда мы с “компаньонами” пытались уехать в Бердянск впервые, маму с ее соседями по укрытию увезли российские военные.
Бердянск
Чеченец завез нас в город, получил свои 5000 грн (я с болью посмотрел на остатки наличности) и уехал. Мы почапали к одной из трех школ, которые сегодня служили приютами.
У оккупированного Бердянска было немного общего с тем свободным городом, который я помнил. Одиночные автомобили. Полупустые улицы. Условно, там, где бил из земли когда-то отличный фонтан с подсветкой, сейчас осталась одна писюрка. Не подойдешь – и не увидишь даже, откуда журчит.
Но что-то было в этой тишине. Что-то, что хочется назвать словом “сопротивление”. Если бы меня спросили, как и откуда я его вижу, не назвал бы никакого внятного признака. Так, ощущение сжатой пружины.
По дороге делал необходимую организационку. Во-первых, написал любимой, что мы в Бердянске, связь есть и будем выбираться. Что я не мог сидеть на месте и ждать, пока меня кто-то вытащит, а черепашкой продвигался к выезду на подконтрольную территорию.
Во-вторых, позвонил волонтерам из Запорожья, которые помогли мне транспортом – и чей транспорт я просрал. Получил выдох облегчения: “Жека, слава Богу, ты живой, все остальное херня”. Ребята сказали, что в Бердянск за людьми будет выезжать бус, который должен меня подхватить. Я уточнил, что, кроме меня, еще двое и кошка. Команда должна была остаться командой.
Школа встретили нас тишиной. После непрерывного кашля в приюте Никольского и движа в Мангуше это был почти ретрит.
На импровизированной регистрации женщина, вносившая имена в журнал, посмотрела на мою бороду и спросила:
– На блокпостах сильно терзали?
– Кто? – на всякий случай уточнил я.
Несмотря на то, что дээнэрия осталась позади, расслабляться не стоит.
– Кто-кто, – скривилась женщина. – Эти, которые нас тут “охраняют”.
Она выделила последнее слово. А я немного расслабился.
Мы приехали к своим. На уровне тела я почувствовал, как между мной и регистратором натянулась нить взаимопонимания.
Нас поселили в один из классов, где уже лежали толстые мягкие матрасы с подушками и одеялами. А когда сказали, что мы успели на обед, я хотел пошутить: воистину Бердянск – самый лучший курорт юга.
Вытащить себя самого – и Григория с Артемом – все еще оставалось открытым заданием. Запорожские волонтеры пообещали железно, что нас вывезут. Вопрос был только один – когда?
В день нашего прибытия водитель уехать на Бердянск не смог. В лучшем случае он будет завтра, но готов ли будет сразу же ехать обратно? И не примут ли его так же, как приняли меня?
Но сегодня мы решили немного отдохнуть. Выезд из города все равно был закрыт, и даже частный транспорт искать было нечего.
Ночь прошла тихо, только иногда храпел Григорий, а его компактная рыжая Жужу пару раз прошла по моей голове.
В середине пятьдесят первого дня войны со мной чуть не произошла паника – вырубили связь.
Два или три часа я дергал туда-сюда режим полета, но телефон не видел сеть. Это было какое-то проклятие оккупации и мое персональное – куда бы ни заехал, оказывался в информационной изоляции. Хорошо хоть со всеми созвонился и сообщил свою локацию.
Сигнал появился снова после обеда. Сначала неуверенный, потом четкий. Связь принесла два известия.
Первую доставил Артем. Ему позвонила родная тетя из России и предложила ехать к ним через Крым. Он долго сомневался, но согласился. Ушел куда-то в поисках транспорта, забронировал место у частного перевозчика. Как и Албек, перевозчики здесь охотно катали по оккупированной территории, но не за линию разграничения.
Я спросил – на украинской территории Артема никто не ждал. Жена с ребенком уехали далеко в РФ к родственникам. Работы не было. Он все больше терял надежду, что сможет устроиться один. Как бы там ни было, наша команда уменьшалась на одного.
Второе известие пришло от волонтеров. Хорошее. Водителя пропустили, и он ехал в Бердянск. Должен быть сегодня. По плану ночлег, сбор людей и выезд завтра.
Через несколько часов позвонил и сам водитель. Представился Степаном. Уже с недобрым известием:
– Женя, смотри. Меня пустили в город. Еду ночевать в одну из школ. Соберу людей и тебя подберу…
– Нас. Только нас уже не трое, а двое. Плюс кошка.
– Да, вас. Двоих. И кошку. Но вот какое дело. Стартовать хотел завтра. Но тут опять закрыли въезд и выезд.
– Блин! Опять? И на сколько?
– Вообще без понятия. Минимум два-три дня. Может, больше.
Я грязно, громко и агрессивно заматерился прямо в трубку.
Фиолетовая психология
Оставалось ждать. А пока – организовать быт. В магазине я купил сосисок и конфет – благодаря небесам и безналичным переводам, которые здесь еще работали. На импровизированный ужин запарил в банке оккупантский “доширак”, открыл банку кукурузы, вторую пачку мангушской халвы. Перекусили с “компаньонами”.
В тот же день познакомился с новыми соседями – женщиной средних лет и ее пожилой мамой. Они заехали сегодня и, как мы, хотели добраться до Запорожья. Я сказал, что мы ждем знакомых, они уже в Бердянске, но выезд пока закрыт. Напомнил себе это лишний раз.
Из банки кукурузы сделал “чашку”, запарил пакет паршивезного чая. Зубы просили молоть что-нибудь жесткое, но для них были только мягкие конфеты.
Вышел на улицу. Ветер продувал флиску свежестью, морозил кожу, но на солнце было приятно. Я сел на скамейке подальше от входа, подставил щеки лучам. Деревья в школьном дворе набирали зелень, птички пели оглушительно. Весну нельзя было остановить ничем – ни ракетами из порта, ни безобразными порядками въезда-выезда.
Я засопел, увидев, что к соседней лавке идет мужчина лет пятидесяти в фиолетовой куртке. Чем-то он напомнил мне покойного дядю – сухой, седой, с усами, умный взгляд. Только у дяди глаза были с саркастической улыбкой, а у фиолетового – добрые, с неловкостью.
– Простите, пожалуйста. У вас есть связь? – спросил он.
– Да.
– Водафон?
– Киевстар. Пропадала сегодня, но уже появилась снова.
– О! Скажите, пожалуйста, можно я позвоню от вас на Киевстар? Записывался на автобус сегодня, мне говорили, что подтвердят выезд, а молчат. А мне нечем набрать.
– Да, конечно. А куда едете?
– В Крым.
Еще один, блин. Я набрал номер. Мужчина назвал свое имя, уточнил, будет ли выезд. Довольный, отдал мне телефон. Похоже, он должен был ехать на одной маршрутке с нашим Артемом.
Фиолетовый посидел, посмотрел в асфальт. След улыбки еще оставался на его лице после благодарности за связь. Обычный интеллигент, травмированный войной. Мне захотелось его немного поддержать – хотя бы кратким разговором.
– А вас кто-то в Крыму ждет?
– Да. Родственники. Пока у них побуду. Я сам там жил когда-то, еще при Союзе. Перебрался в Мариуполь по работе.
– Где работали?
– В порту.
– Думаете потом возвращаться?
– Да куда? Город почти уничтожен. Всушники и азовцы, конечно, постарались.
Весну нельзя было остановить ничем – ни ракетами из порта, ни безобразными порядками въезда-выезда
С самого начала вторжения я избегал срачей в фейсбуке, не писал комментарии, не ссорился с теми, кто называл войну “спецоперацией” или “асвабаждением”. Знал, чувствовал, подозревал: какие ужасные картинки не суй людям в глаза, они все равно увидят свое, искаженное. Даже тихонько гордился, что не трачу на такое время.
А тут залетел в странный бессодержательный разговор с полуоборота.
– То есть?
Устроили ребятки городские бои – вот и результат.
– А как надо было?
– Я не знаю, как надо было, я же не полководец.
– Чтобы понимать, кто обстреливал город, не надо быть полководцем.
– Да то понятно.
– Что понятно?
– Понятно про россиян. Но был у украинцев выбор?
– У всех был. И у агрессора был выбор не херачить город, который прекрасно себе жил и без их “освобождения”.
– Ну да, ну да. А то, что Мариуполь накачивали оружием и войсками – это к добру было? Вот и результат.
– Погодите. Вам не кажется, что причина и следствие поменялись местами? Эти оружие и войска куда-то двигались? Шли бомбить чужие города?
Он снова улыбнулся, и то, что у меня вызывало симпатию, резко начало раздражать.
– Это такой себе спор, я точно не знаток, – пожал плечами фиолетовый. – Уже город не вернуть, каким он был. Теперь там будет что-то другое. А могли же избежать.
– Каким образом? Сдать?
– Ну, например. Или договариваться сразу. Ведь глупые же решения Зеленского, глупые решения армии.
– В вашей истории как-то выпадает роль России и Путина лично. Он нормальные решения принял? От бандеровцев Украину очищать – это нормальное решение?
– Поймите вы, что мне Путин? Это их страна, пусть они сами разбираются. Они там, может, и напортачили, но в их политике я не разбираюсь. А ошибки своей власти – разбираю, мы же ее выбирали.
– Вы разбираете их так прекрасно, что из разговора кажется, будто Россия вообще не при делах, это все Украина спровоцировала.
– Ну так в том числе. Ядерным оружием зачем было угрожать?
– Эээ, что?
– Ну Зеленский же сказал, что Украина будет делать ядерное оружие.
– Простите, где вы такое прочитали?
– Ладно вам, не горячитесь.
– Нет, стоп. Найдите новость, где Зеленский говорит, что Украина будет делать ядерное оружие. Покажите.
– Да что новость, там могли писать что угодно, тем более украинские СМИ.
– Прекрасно!
Работа с людьми, окутанными пропагандой, максимально похожа на вытягивание людей из тоталитарной секты или химической зависимости
Я заметил, что еще немного – и буду кричать. Умолк. Фиолетовый тоже умолк, разглядывая дыры в асфальте, играя морщинами на сухом лице.
Импульсивно я полез в гугл – искать прямую цитату Зеленского о ядерном оружии. Предсказуемо не нашел ничего, что говорило бы “мы будем делать/покупать оружие”. Даже на российских сайтах слова украинского президента приводили корректно.
“На, смотри”, – хотелось мне крикнуть фиолетовому. Но я поднял глаза. Посмотрел на него внимательнее.
На одном из модулей психотерапии слышал фразу, что работа с людьми, окутанными пропагандой, максимально похожа на вытягивание людей из тоталитарной секты или химической зависимости. Искривление субъективной реальности настолько сильно, что быстрый выход невозможен. Да и небыстрый под большим вопросом. Дни, недели, месяцы – без гарантированного результата.
На фиолетового у меня не было ни нервов, ни даже часов, не только дней. Пусть катится.
И так, самое главное – и самое трудное в таком гневе – было помнить, что это – один из примеров. Возможно, в Мариуполе, Харькове, Сумах – и по всей Украине! – таких еще было много. Но такое мышление у отдельных персонажей было нашим неизбежным хвостом из прошлого. Отрубить его невозможно – отрастал бы, как голова гидры. А вот постепенно прекратить подпитку со стороны России – и он бы потихоньку отсох, как ненужный придаток. Не через год-два, и не через восемь. Через двадцать-тридцать.
Конечно, это были только детские фантазии об устойчивом развитии и эволюции. Никогда “братушки” под боком не дали бы нам столько времени.
Я вернулся в класс. После тупого спора с фиолетовым хотелось тишины. Неожиданно на экране высветился звонок. Номер я узнал: Степан. Вышел из класса, чтобы не шуметь.
– Женя. Звонил координаторам полчаса назад. Они пробили ситуацию по блокпостам. Сказали, что нас должны пропустить. Завтра будем пробовать. Готовься на утро.
"Ми з України"
В семь я уже гулял туда-сюда по школьному двору. Время от времени выходил к дороге, чтобы не пропустить бус и чтобы он не пропустил нас.
Григорий собрался быстро. Он вообще был беспроблемный. Лишь раз, после очередной задержки из-за закрытых выездов, он начал меня бомбить вопросами и грустно говорил, что волонтерам как-то нет доверия. На что я ответил: “Григорий, мы выедем. Дайте время и не ставьте палки в колеса. Я вас одного не брошу”.
После этого он вел себя как искусный подчиненный, несмотря на возраст и офицерское прошлое. А может быть, и благодаря им.
Степан, как и обещал, приехал около половины восьмого. По дороге он забрал людей из нескольких приютов – только женщины всех возрастов и дети.
С первого же взгляда я подумал, что герои нашего времени – совсем не белокурые ангелы с телосложением Брэда Питта. Нет, в основном это самые обычные люди. Крепкие. В засаленной одежде. С лицами, одновременно похожими на трудяг и забулдыг.
Таков был и Степан. Под пятьдесят. Невысокого роста, рубашка в клеточку, свитер, старая куртка. Короткая стрижка русых волос, которая вряд ли стоила ему дороже 50 грн. Пальцы, налитые временем. Совершенно среднее лицо, в котором только бегающие глаза выдавали волнение.
Мы пожали руки, как старые друзья, хотя виделись впервые, а слышались в третий раз.
– Я все еще не верю, что ты приехал.
– Ты шо? Ребята сказали – по Жене приоритет. Так шо я бы без тебя никуда.
Загрузили в бус большой чемодан Григория, сам он с Жужу пошел на одно из дальних сидений. Я заметил, что еще остались пустые.
– Степа, а мы можем еще людей взять?
– Сколько?
– Двое. Женщины – пожилая мама и дочка.
– Если только быстро соберутся. Нам желательно поскорее двигать.
Я вернулся в школу, с которой я уже простился. Зашел в класс.
К счастью, будить наших новых соседок не пришлось. Обе увидели мое лицо – и сразу подобрались.
– Напомните, вам же нужно в Запорожье?
– Да, – ответила младшая женщина.
– Готовы сейчас?
– Да.
– Сумеете собраться за десять минут?
Они были готовы через пять.
Кроме Степана, нас было тринадцать плюс рыжая кошка. Тринадцать лет я считал своим счастливым числом. Но не торопил события – примерно столько оккупантских блокпостов было впереди.
Для Степана это была третья поездка. В одну из них он застал обстрел, когда проезжал Пологи. Помогли местные жители. Под свист ракет и снарядов бус загнали во двор, людей расселили по трем ближайшим домам. К счастью, ни люди, ни транспорт не пострадали. На следующий день они смогли поехать дальше.
– Не курил уже давным-давно, – сказал он, поджигая сигарету. – А тут не выдержал – опять начал. Как не в себя, сигарету за сигаретой. Нервы. Сказал уже себе – вернусь в Запорожье, недельку точно отдохну.
В эту поездку он старался не брать молодых ребят – слишком сложно с ними было пробираться через россиян и днровцев. Я был исключением. Мы надеялись, что это счастливое исключение.
Уже после первого блокпоста на выезде из Бердянска я удивился: как быстро человек адаптируется к разным условиям.
Специально сел поближе к двери, чтобы постовые видели, что никто не прячется. Ну и чтобы ходить туда-сюда было удобнее. Паспорт с фильтрационной бумажкой держал под рукой.
Степан со своей стороны ускорял процесс. Подъезжал к изгородям, опускал стекло. Говорил “Здрасьте, ребят. У меня здесь один молодой парень, остальные женщины, дети, пожилой мужчина. И даже одна кошка!”
Все эти приготовления помогали. Открыв дверь нашей “маршрутки”, россияне сразу видели меня. Заглядывали дальше, видели женщин, детей, старика, и концентрировались на одном мне. Говорили выйти: кто-то скупо “Выходи”, кто-то мудрил “А молодому парню придется выйти для проверки”.
Дальше все зависело от разговора. Но навык общаться со здешними вояками через неделю под оккупацией я тоже немного прокачал.
Типичная беседа выглядела так:
– Мариупольский?
– Да.
– Кем работал в Мариуполе?
– Работаю. Пишу тексты.
– Тексты?
– Для бизнеса. На заказ.
– Куда едешь?
– В Запорожье.
– К кому?
– К любимой.
Я выдавал куски информации, как отрезная линия на конвейере – и только если нажать кнопку. Уточнят – хорошо. Не уточнят – и черт с ними.
Несколько раз вояки лезли в рюкзак. Несколько раз – в телефон, с которого я снова снес телеграм и фейсбук. Один чеченец тщательно прощупал все, включая карманы.
Несколько раз попросили задрать футболку и брючины – искали татухи. Я радовался, что в свое время так и не надумал ничего набивать. Одна из женщин рассказала, как ехала в Бердянск с парнем в татуировках. На каждом блокпосте они задерживались минут двадцать – только потому, что парень должен был объяснить россиянам символизм того или иного рисунка.
На проверках я снова саркастически чувствовал себя большим и ужасным. Они – в брониках, с автоматами, пистолетами, ножами, запасными магазинами. И я – худой, с немытой небритой рожей, размер добавляет разве что пуховик. И при всем этом почти везде со мной говорили по трое.
С середины маршрута к разговорам добавился новый месседж.
– Служил?
– Нет.
– А зачем же едешь в Запорожье? Идти воевать?
– Нет.
– А придется, придется. Ты что, не знаешь, что на блокпостах сразу снимают парней – и в армию?
– Не знаю. Не должно быть такового.
– Хорошо. Едешь, значит, туда, чтобы против нас воевать. Ну что ж, встретимся по ту сторону окопа, ха-ха.
После каждого моего возвращения в бус женщины смотрели сочувственно. Мне было пофиг – никакие вопросы или задирание футболки уже не вызывали эмоций. Психика настроилась на режим решения задачи и реакции здесь и сейчас.
Проехали блокпост, на котором ровно неделю назад бурят Леша заказал у меня сумку через плечо, чем едва не подвел меня под заключение или расстрел. Самого бурята я, слава Будде, там не увидел.
Двигались почти без встречного потока. Скорее всего, выезд из Запорожья сюда был закрыт из-за боев. Хотя я не запоминал дорогу, когда ехал сюда, но по характерным поворотам начал узнавать местность. Мы были близко. Оставалось еще три вражеских точки.
Когда я, казалось бы, уже изучил все возможные вопросы на проверках, на предпоследнем блокпосте днровец меня таки удивил:
– Слушай. А у тебя есть повербанк?
– Есть.
– Слушай, давай меняться. Я тебя разряженный, ты мне – заряженный. Норм?
– Ну… давай.
Он побежал в укрепление. Я достал свой “кирпич” – тяжелую белую банку на 20 000 мАч, которая прошла со мной все походы и восхождения, а сейчас переживала новые экстремальные условия.
Днровец вернулся с черной. К тому же еще и “десяткой”.
– Ай, у тебя на 20? Так, так. Шо бы тебе добавить… Куришь?
– Нет.
– Патронов, может?
– Ха-ха, следующий пост оценит. Да ладно, фиг с тобой.
Обменялись. Он порылся в карманах, достал какие-то конфеты.
– Давай хоть конфет дам?
– Конфет детям дай.
Пусть уже забирает ту банку и отпускает меня на все четыре стороны.
Так и разошлись. Минус бус. Минус завязки для капюшона. Минус свыше 3000 грн. Минус 10 000 мАч. По-видимому, это были терпимые потери на фоне того, что я вообще мог не вернуться или вернуться нескоро. Наверное. Если не вспоминать длинный и тяжелый список потерь, накопившийся с 2014-го по сегодняшний день, пятьдесят второй день с начала полномасштабного вторжения.
Около одиннадцати (время летело так, как никогда за эту неделю) мы прошли последний, предсказуемо придирчивый блокпост оккупантов. Отъехав за укрепление, Степан объявил:
– Все, ребята. Это был последний. Мы в серой зоне. Можно выдыхать.
Я пока отказывался верить.
После этой чудовищной недели, похожей на год.
После пребывания в атмосфере, где, казалось, кто-то невидимый стирает ладони до костей, чтобы остановить вручную колесо времени.
После сюра, которого я смог избежать в 2014-м, а теперь почувствовал на себе его “прелести”.
После того, как злоба выжигала изнутри от безысходности.
После всего этого я бы не удивился, если бы прямо сейчас со стороны оккупантов на нас полетели бы “грады” или мины. Или за нами увязался танк, который вел бы прицельную стрельбу.
Мне было уже фиолетово, как куртка мужчины, который так не хотел видеть эрэфскую агрессию и охотно разбирал по косточкам “провокации” Украины.
Главное, что мы уже были дома.
Впереди показался блокпост, и я перестал дышать. Флагов не было видно, поэтому я всматривался в форму, но видел только зеленые отметки на рукавах. Не белые. Зеленые.
Степан снизил скорость, остановился рядом с военным. Тот открыл дверь, и наш водитель протянул документы и радостно крикнул:
– Добрий день, хлопці! Ми з України!
Боец заглянул внутрь. Посмотрел на длинный салон, на документы Степана, на мой паспорт – и с улыбкой сказал:
– Добрий день! Ми також!
Анализ краш-теста
Последний кусок дороги мы молчали. Я готовился к беседе с волонтерами – о бусе, о кривоватых документах, о легендах. Степан, вероятно, думал об “отпуске” и восстановлении нервов. Где-то позади Григорий мечтал, как заселится в гостиницу, наконец-то станет под горячий душ на час, а потом заляжет в мягкую кровать. Женщины планировали дальнейший маршрут.
Перед въездом в Запорожье полиция направляла тех, кто ехал с оккупированной территории, в отдельную колонну. В сопровождении машин с мигалками мы преодолели последние блокпосты и въехали на территорию встречи переселенцев.
Через окно я увидел волонтера, которому перед выездом оставил ключи и документы от своей машины. И не поверил своим глазам – он улыбался.
Я вылез из буса первым, под теплое солнце и прохладный воздух, все еще не веря, что вернулся. Волонтер поздоровался, обнял. Вместе с ним и Степой мы помогли женщинам выгрузить вещи, спустили чемодан Григория.
На улице нас уже ждали двое полицейских – мужчина и женщина. Они вежливо попросили меня не спешить – нужно было проверить, есть ли я в каких-то “неблагонадежных базах”. Базы ничего по мне не выдали. Полицейские поблагодарили, извинились за задержку. Я пошел к волонтерам.
Вместо того, чтобы выставить мне счет за бус, эти странные люди… радовались. А причин у них было несколько.
Во-первых, я остался жив и здоров. Не всем так везло.
Во-вторых, упрямо выбирался в точку вероятного выезда, хоть и короткими отрезками с переменным успехом.
В-третьих, находил способы выйти на связь и подать о себе весть. Этим, как они сказали, я сохранил несколько тысяч долларов.
Ситуация тоже была как из кино. В минувшее воскресенье вернулся Саша, водитель первого буса, и сказал, что меня задержали в Никольском. Волонтеры сразу начали искать варианты, как меня вытащить из днровских казематов.
Долгими цепочками вышли на тамошних криминальных элементов, которые пообещали, что вытащат меня за нескромную плату. Назначили здоровенный аванс. Волонтеры ощущали мошенничество, но выбора не было. Зарядили средства, взяли реквизиты – и за считанные часы до перечисления я передал о себе весть, что жив и уже не в застенках.
– … Так что мы сразу и слились от греха подальше. Жека, за бус не переживай. Главное, что ты живой. И очень хорошо, что твоя любимая с нами связалась. Так мы знали, что это не какой-то днровец с твоего номера пишет и вымогательством занимается.
Они были очень правы, потому что один из допрашивающих меня действительно писал с моего вайбера, хоть и не им.
Я готовился к покаянию. Вместо этого получил порцию уважения за то, что, хотя и растерялся сначала, взял себя в руки и сориентировался. Что таки не попал в тамошнюю тюрьму, где уже сидело несколько других водителей.
А если сложить вместе все условия и огрехи подготовки, получалось, что я сработал манекеном в машине, которая проходит краш-тест. Ибо вживую проверил на себе рискованные места эвакуации. И не просто проверил, а привез этот опыт назад – в отличие от тех, кого там приняли жестче меня.
Послесловие
Двадцать четыре. Именно столько водителей-волонтеров, которые пытались увезти мирных мариупольцев, пропало на оккупированной территории на текущий момент. Такие цифры называют разные волонтерские группы, действующие в Запорожье. Если добавить туда самостоятельных волонтеров, которые ни с кем не координировались и ехали на свой страх и риск, цифра может быть значительно больше.
По меньшей мере двенадцать находятся в колонии села Оленевка под Донецком. Большинство из них взяли в плен в начале апреля. Всех допрашивали. Кого-то избивали. Кому-то угрожали расстрелом.
Ребята сидят с другими “обвиняемыми” по 30-40 человек в камерах на шесть мест. Если условия схожи с райотделом Никольского, где мне пришлось переночевать, значит, кормят людей раз в день, раз в день выход в туалет и возможность размять ноги. Все остальное время они набиты в камере, как шпроты в банке, с парашей, баклагой сырой воды и одной буханкой хлеба на всех.
О других водителях известий нет.
