Автор: Дмитрий Фионик, специально для Liga.net
Иллюстрации: Анастасия Иванова
Верстка: Юлия Виноградская
Около трех часов дня 24 февраля 2022 года в лесу возле заброшенного села Залесье лис по имени Семен услышал далекий гул. Семен – местная знаменитость. На участке трассы между Чернобылем и брошенным селом Залесье он обычно останавливал машины, чтобы сфотографироваться с сотрудниками атомной станции за еду. Этот бизнес он унаследовал от отца. Тоже Семена.
Семен Семенович вышел на дорогу, постоял несколько секунд с навостренными ушами, понюхал воздух и юркнул в заросли. Через полчаса по трассе, поднимая радиоактивную пыль, прошла колонна танков. За ней – еще одна. И еще. Российская военная техника безостановочно ползла со стороны Беларуси на Киев. Семен Семенович исчез. Возможно – навсегда.
В тот день в зоне отчуждения ЧАЭС от россиян пряталось все живое. Угроза была реальна. На протяжении 24 дней оккупации сохранялась опасность аварии, способной нанести непоправимый ущерб людям и природе на десятки километров вокруг.
Труднее всего было спрятаться людям. Около пяти утра тревожные звуки со стороны беларуской границы разбудили в одном из брошенных домов Припяти четырех сталкеров. Со стороны Беларуси летели ракеты. Парни приняли решение бежать туда, где есть бомбоубежище – на ЧАЭС. Добежали.
Приблизительно в то же время на станции погасли огни – объект перешел в аварийный режим. Утром должна была произойти пересменка. Но в восемь стало известно, что электричку из города-спутника Славутича отменили – железнодорожный мост к тому моменту был уже поврежден. В девять начальник смены станции Валентин Гейко объявил, что пересменки сегодня не будет.
ЧАЭС охраняли 168 нацгвардейцев, вооруженных стрелковым оружием. Но как его применять? Боевые действия на территории АЭС могли привести к радиационному загрязнению огромных территорий. Военное сопротивление казалось бесполезным: через Чернобыль валила российская армия — сотни единиц техники, тысячи солдат. Нацгвардейцы сложили оружие.
Захватчики просачивались во все щели. Инженер службы физической защиты Людмила Козак вспоминает, как на мониторах солдаты перелазили через заборы, ломились в ворота, протискивались через проходные. В два часа дня к центральному входу подъехала техника. Делегация российских офицеров поднялась в кабинет начальника смены номер три Валентина Гейко.
Так началась самая долгая, 600-часовая, вахта в истории ЧАЭС. Более 100 энергетиков и сталкеры стали заложниками российских террористов, 168 нацгвардейцев – пленными. Также в оккупации оказались десятки (по другим данным – сотни) постоянных и временных жителей зоны отчуждения: самоселы, сотрудники лаборатории, работники общежития и котельной.
На ЧАЭС находился один из командных пунктов, где происходила координация наступления на Киев
Оккупанты, очевидно, рассчитывали на то, что украинская армия не рискнет атаковать ЧАЭС. Поэтому Чернобыльская зона превратилась в идеальный коридор для переброски живой силы и техники вглубь Украины.
Одно из помещений на самой станции было переоборудовано под офицерское общежитие. По нашим данным, за 24 дня оккупации в нем проживало минимум пять российских генералов разных родов войск. Это дает основания полагать, что на ЧАЭС находился один из командных пунктов, где происходила координация наступления на Киев.
Несколько сотен солдат рассредоточились по всей зоне. Часть из них жили в Рыжем лесу, рыли траншеи и обустраивали быт. Рыжий лес — таинственное место, заросшее редкими деревьями и кустарником. Тут опаснее, чем на станции. В лесу захоронены (засыпаны) радиоактивные деревья. Дышать здешней пылью смертельно опасно. Но российские солдаты об этом не знали.
ЧАЭС – остановленная электростанция. На ней нет действующих реакторов. Классический ядерный взрыв здесь невозможен. Но возможен радиационный: здесь расположены одни из самых крупных в мире хранилищ отработанного ядерного топлива и радиоактивных отходов.
Террористы подвергали опасности не только себя. И не только тех, кто оказался рядом с ними. Любая внештатная ситуация на ЧАЭС, как то отключение электроэнергии или потеря контроля над оборудованием, чревата страшными последствиями. И такие ситуации во время оккупации, к сожалению, возникали.
Главная тайна ЧАЭС накрыта серебряным куполом высотой 110 метров. Внутри эта конструкция под названием Новый безопасный конфайнмент (сокращенно НБК) напоминает космический храм, посреди которого возвышается металлическая клетка-алтарь. В клетке – бетонный саркофаг. В нем – расплавленное топливо и обломки четвертого энергоблока.
Принято считать, что последствия катастрофы 1986 года ликвидированы. Но работникам станции известно, что в саркофаге находится дракон. О том, что дракон дышит, говорит уровень радиации, который в подарочном пространстве превышает природный фон в десятки раз. У дракона множество имен.
Одно из них – Америций. Возраст чудовища – более 30 лет. Средняя продолжительность жизни – 400 лет. Откуда такие анкетные данные?
В саркофаге продолжаются процессы распада радиоактивных элементов. Во время аварии произошел выброс изотопов, в частности, плутония-241. Период его полураспада – 14 лет. За прошедшие десятилетия этот элемент должен был бы, выражаясь ненаучно, испариться. Но проблема в том, что плутоний-241, распадаясь, образует радионуклид америций-241. А период полураспада америция – 432 года.
Метафора дракона, который вылупился в 1986 году и с тех пор живет в саркофаге, принадлежит не поэту, а инженеру. Александр Купный большую часть жизни проработал в разных подразделениях ЧАЭС, в том числе 10 лет на объекте Укрытие (официальное название саркофага). Выйдя на пенсию, написал десятки статей, из которых можно составить летопись ЧАЭС. Представляется как журналист и видеоблогер.
Чтобы выпустить дракона наружу, надо обладать специфической квалификацией, которой у российских военных быть не могло,
Что произойдет, если выпустить дракона на волю? Александр Купный отвечает не сразу, тщательно подбирая слова: «В этом случае возможны долгосрочные негативные последствия для здоровья миллионов людей…» Проще говоря, радиационный взрыв может накрыть пол-Европы. Но Купный тут же добавляет: «Вы должны понимать, что вероятность такого сценария маловероятна».
Эксперт объясняет: чтобы выпустить дракона наружу надо обладать специфической квалификацией, которой у российских военных быть не могло. Даже если бы оккупанты устроили на объекте «Укрытие» пьяную вечеринку со стрельбой во все стороны, дракон бы этого не заметил.
Значит ли это, что вероятность какой-либо техногенной катастрофы или масштабного теракта была крайне низка? Нет, не значит. Просто наиболее вероятные угрозы были связаны с другими объектами ЧАЭС. Например, с хранилищами отработанного ядерного топлива.
В двухстах метрах от конфайнмента расположено здание, напоминающее огромный цех высотой в несколько этажей – хранилище отработанного ядерного топлива (ХОЯТ-1). В этой коробке находится несколько бассейнов. В них содержится то самое топливо в виде тысяч тепловыделяющих сборок. Чтобы они не раскалились, их необходимо постоянно охлаждать.
Что произойдет, если вода перестанет циркулировать и отработанное топливо перестанет охлаждаться? В истории атомной энергетики подобный случай был – Кыштымская авария. В 1957 году на советском заводе по производству атомных бомб контейнер с радиоактивными материалами остался без охлаждения. Произошел взрыв.
Облучению подверглись сотни тысяч людей, образовался так называемый Восточно-Уральский радиоактивный след протяженностью 300 км. О масштабах катастрофы мир узнал несколько десятилетий спустя.
Какова была вероятность повторения этого сценария весной 2022 года на ЧАЭС? На этот вопрос мы попробуем ответить позже. А пока вернемся к складским запасам предприятия. В хранилищах ЧАЭС столько радиоактивных отходов (не путать с отработанным ядерным топливом), что ними можно заполнить девять олимпийских бассейнов: более 22 000 м куб. Это как твердые материалы, так и отработанная вода. Постоянно работают цеха, в которых такая вода смешивается с цементом. Бетон заливается в специальные бочки.
Отработанное топливо и радиоактивные отходы можно использовать по-разному. Как вариант – можно смастерить кустарный аналог ядерного оружия – радиационную бомбу. Или, как ее еще называют, «грязную бомбу».
Александр Купный объясняет: «Достаточно к обычному снаряду прикрепить радиоактивные отходы. И использовать как радиационное оружие. Или для провокации. Мол, смотрите, что мы нашли: украинскую «грязную бомбу». Есть и третий вариант: попытаться толкнуть комплектующие для такого изделия на черном рынке.
На протяжении всего периода оккупации за сохранность отработанного ядерного топлива и радиоактивных материалов отвечал ведущий инженер службы физической защиты ЧАЭС Валерий Семенов.
Одним из условий нашего с ними сосуществования было то, что весь внутренний пропускной режим будут осуществлять наши нацгвардейцы,
Большинство контактов между персоналом и захватчиками происходили при посредничестве двух человек – начальника смены станции и ведущего инженера. Семенов оказался правой рукой трех начальников смен – в отличие от коллег не уходил на ротацию до тех пор, пока оккупанты не покинули ЧАЭС. Его персональная вахта растянулась на 1054 часа.
Мы встречаемся с Семеновым в одном из кафе Славутича. Инженеру около пятидесяти, но выглядит моложе. Его родители – ликвидаторы аварии на ЧАЭС. Вся жизнь Семенова тоже связана со станцией. В 18 лет он устроился рабочим в отдел по сбору радиоактивных отходов. Позже получил два высших образования (физика и инженера) и продолжил карьеру на станции.
Легкая усталость и нервозность в его манере говорить проступает до сих пор. Но вместе с тем чувствуется уверенность человека, привыкшего принимать решения.
Из чего может состоять «грязная бомба»? Сколько их можно сделать из материалов, находящихся на станции? Каковы могут быть последствия от их использования? Выслушав эти вопросы, Семенов ищет зажигалку и выходит покурить.
Вернувшись, говорит:
– Я ваши вопросы расцениваю как провокационные. Вам это зачем?
– Чтобы понимать степень опасности… От «грязных бомб», которые можно было бы собрать из материалов, находящихся на ЧАЭС, могли бы погибнуть десятки тысяч человек?
– Сотни тысяч.
Через несколько дней после оккупации работники столовой начали падать в обморок от усталости
За чашкой кофе Семенов вспоминает первые дни оккупации. Операцией по захвату ЧАЭС руководил генерал-майор росгвардии Сергей Бураков. Во время первой же встречи начальник смены Валентин Гейко и ведущий инженер Валерий Семенов заставили генерала изучать протоколы безопасности, сопровождая их устными пояснениями. Суть последних сводилась к тому, что «внештатные ситуации» могут обернуться непоправимыми последствиями для жизни и здоровья всех, кто находится на территории ЧАЭС.
– Одним из условий нашего с ними сосуществования было то, что весь внутренний пропускной режим будут осуществлять наши нацгвардейцы, – рассказывает Семенов. – И это условие соблюдалось до последнего дня. Мы этого добились. Наши ребята ходили в караул, хоть и без оружия. Благодаря этому захватчики не проникли в особо важные объекты.
Гейко и Семенов выписали 170 пропусков для россиян, определив, какое лицо, куда и по каким надобностям может передвигаться. Но и оккупанты выдвигали свои условия.
В частности, работники ЧАЭС были ограничены в перемещении. В среднем они выходили из производственных помещений трижды в сутки и в строго определенные места: в столовую, душевую и медпункт. Контакты между российскими солдатами и персоналом сводились к минимуму, но полностью их избежать было нереально.
Чуть позже на ЧАЭС прибыла делегация Росатома. Российские инженеры прошлись с экскурсией по производственным помещениям, сказали, что с таким оборудованием дела не имели. В рабочие процессы не вмешивались.
Смена номер три, пленные нацгвардейцы и четверо сталкеров прожили и проработали на станции около месяца. Спали на полу, на стульях, на столах, накрываясь чем придется. Но это было не самое сложное. Кто-то страдал от нехватки привычных лекарств или предметов гигиены. Курильщики – от отсутствия сигарет.
– Скурили все. Вначале все, что у кого в карманах было, потом все, что в шкафчиках нашли, потом чаи, – вздыхает Валерий Семенов.
– А вы много курите?
– До двух пачек в день…
Из рассказа работника цеха по переработке радиоактивных отходов: «У нас там есть одно место, где когда-то курилка была. И вот представьте, вы отламываете доску и видите огромное количество окурков. Это счастье!»
Выживать помогал юмор. Работник цеха по обращению с радиоактивными отходами Александр Черепанов вспоминает, что подшучивали и над собой, и даже над захватчиками:
– Идем мы с напарником мимо солдат, и я его громко так спрашиваю, чтоб орки слышали: «Ты уже таблетки от радиации выпил?» А он также громко отвечает: «Та уже закончились все. Теперь пипец».
Большая часть смены номер три – люди крепко за сорок. Есть сотрудники предпенсионного возраста. У многих проблемы со здоровьем. И почти у каждого страх за детей, оставшихся в Славутиче. И все это на фоне бессменной, круглосуточной работы.
– Через несколько дней после оккупации работники столовой начали падать в обморок от усталости, – продолжает Семенов. – В составе смены было три повара, задача которых – разогреть и раздать пищу, а не готовить. А тут пришлось готовить чуть ли не на триста человек…
Выручили сталкеры, сидевшие до того момента в подвале. Оставшиеся 20 дней своего заточения они провели на кухне, осваивая кулинарное искусство.
От 30% до 50% всего мусора, который генерировала российская армия, составляли пустые бутылки
Россияне питались отдельно. И готовили себе отдельно. Бытовая деталь: по словам Валерия Семенова, от 30% до 50% всего мусора, который генерировала российская армия, составляли пустые бутылки.
Один из сотрудников рассказывает, как однажды пьяный российский офицер навел пистолет на Семенова. Но сам инженер в подробности не вдается:
– Были ли пьяные выходки со стороны россиян? Массовых на территории ЧАЭС – нет. Так, ходил один мудила. Но управа на него нашлась… Вообще, каждый день представлял собой квест.
Главным же квестом стало, пожалуй, обесточивание станции. Электричество на ЧАЭС поступает по трем линиям электропередач. Из-за боев под Киевом то в одном, то в другом месте рвались провода. Сотрудники НАК «Укрэнерго» буквально под обстрелами восстанавливали ЛЭП.
9 марта в 11:22 вырубились все три линии. В тот же день электрики ЧАЭС запустили в работу резервные дизель-генераторы 70-х годов выпуска. Made in Yugoslavia. Солярки для дизель-генераторов в распоряжении персонала было меньше, чем на сутки.
Авария на японской АЭС Фукусима-1 случилась из-за обесточивания систем охлаждения реакторов. Первая волна цунами оборвала линии электропередач. Включились дизель-генераторы. Вторая волна накрыла дизель-генераторы. Ядерное топливо расплавилось.
В случае с ЧАЭС можно сказать, что «первая волна войны» оборвала ЛЭП. В качестве «второй волны» могло стать отсутствие солярки. Но все-таки аналогия с Фукусимой не совсем корректна. На ЧАЭС, в отличие от Фукусимы, нет работающих реакторов.
Но есть, как уже говорилось, гигантский объем отработанного ядерного топлива. Поэтому потенциальную катастрофу уместнее сравнивать с упомянутой ранее Кыштымской аварией. Недалеко от Кыштыма взорвалась бетонная емкость с радиоактивными отходами.
Вода в бассейне ХОЯТ-1, напомним, должна циркулировать с определенной скоростью и постоянно охлаждать раскаленные сборки. Могло ли случится так, что вода закипит, испарится, что произойдет взрыв? Каковы могли бы быть масштабы беды?
Выйти за пределы зоны образовавшееся радиоактивное пятно может при определенных метеорологических условиях. То есть при сильном ветре
Мы задали эти вопросы исполняющему обязанности генерального директора ЧАЭС Валерию Сейде. Попыток спросить было несколько. Наконец, Валерий Александрович попросил оформить письменный запрос. На ответ мы, если честно, не надеялись. Но – получили его.
Вот он: «Приведенный вами сценарий невозможен для хранилища отработанного ядерного топлива №1. Проведенная ранее оценка безопасности ХОЯТ-1 в условиях нормальной эксплуатации и при возможных проектных авариях не выявила дефицитов безопасности в части теплового режима хранения ОЯТ. Как показано в отчете оценки температурного режима хранения ОЯТ, при отсутствии принудительной циркуляции охлаждающей воды, разогрев воды в бассейне выдержки до 45 градусов Цельсия достигается за 39 дней и далее наблюдается тенденция к стабилизации температуры на уровне 50 градусов. Но, разумеется, ряд рисков, связанных с потерей электроэнергии, а значит, и контролем над оборудованием, был. И он был очень реален».
По мнению Александра Купного, «ряд реальных рисков» – это серьезное повышение радиоактивной аэрозольности или даже локальная радиационная авария. Радиус поражения – 5-10 километров. Выйти за пределы зоны образовавшееся радиоактивное пятно может при определенных метеорологических условиях. То есть при сильном ветре.
9 марта Гейко попросил Семенова собрать высших российских офицеров. Тот собрал. Гейко толкнул перед ними речь. Стенограммы этой встречи, конечно же, нет. В изложении Семенова она звучала приблизительно так.
Гейко: «Вы тут такие умные-красивые. Вы говорите, что можете обеспечить безопасность объекта. Вы говорите, что все под вашим контролем. Вот давайте, обеспечивайте топливом. Или помогайте восстанавливать ЛЭП. Своего топлива у нас хватает на 14 часов».
Генерал: «Без проблем. Соляры у нас – слава богу. Обеспечим. Зальем».
Прошло пять дней. Каждые сутки ЧАЭС потребляла 27 тонн дизельного топлива. Генерал пришел в кабинет начальника смены станции и заявил, что дизель-генераторы жрут солярки как пол фронта под Киевом. Таких ресурсов он предоставить не может. И выдвинул ультиматум руководству смены номер три – подключиться к энергосистеме Беларуси.
А в это время в Славутиче…
Тут надо сказать, что электроэнергия в Славутич подается по тем же линиям, что и на ЧАЭС. В городе-спутнике нет газа. Поэтому отсутствие электричества в начале марта могло означать только одно – гуманитарную катастрофу. Местных дизель-генераторов не хватало, чтобы согреть тысячи людей.
В первые же дни полномасштабного вторжения город, расположенный в 10 км от украинско-беларуской границы, оказался в российском тылу. Хотя и не был оккупирован. И жил в условиях блокады. Вернее, частичной блокады – лесными дорогами волонтеры ухитрялись доставлять в него гуманитарку.
В магазинах заканчивались продукты. В аптеках – лекарства. Местные инженеры расконсервировали старую заправку, но этого было недостаточно, чтобы согреть весь город. Главным энергоносителем в городе атомщиков стали дрова. Пищу готовили на мангалах. Кстати, мангалы – одна из визитных карточек Славутича.
Главным энергоносителем в городе атомщиков стали дрова. Пищу готовили на мангалах
В первые же дни полномасштабного вторжения город, расположенный в 10 км от украинско-беларуской границы, оказался в российском тылу. Хотя и не был оккупирован. И жил в условиях блокады. Вернее, частичной блокады – лесными дорогами волонтеры ухитрялись доставлять в него гуманитарку.
В магазинах заканчивались продукты. В аптеках – лекарства. Местные инженеры расконсервировали старую заправку, но этого было недостаточно, чтобы согреть весь город. Главным энергоносителем в городе атомщиков стали дрова. Пищу готовили на мангалах. Кстати, мангалы – одна из визитных карточек Славутича.
Город-спутник ЧАЭС возводили строители восьми союзных республик. Отсюда названия местных кварталов: Киевский, Таллинский, Тбилисский… Каждый квартал имеет свой национальный колорит. Во дворах Ереванского квартала изначально устанавливали общественные мангалы. Свой мангал есть даже на территории православного храма.
Дрова и мангалы спасали славутчан. Но это была жизнь на грани сил – столбик термометра по ночам опускался ниже минус пяти.
Знали ли об этом на ЧАЭС? На станции оккупанты установили вышку радиоэлектронной борьбы (РЭБ), глушившую мобильную связь. Но созваниваться сотрудникам станции с семьями разрешалось.
Горожане были в курсе всего, что происходит на станции, а работники станции знали о ситуации в городе. В городском офисе ЧАЭС каждый день разрабатывались планы по ротации персонала, а на станции думали, как подключить город к электроэнергии.
Итак, генерал выдвинул ультиматум руководству смены номер три – подключиться к энергосистеме Беларуси. Персонал выдвинул встречный ультиматум – запитать Славутич.
Вечером 14 марта начальник смены электроцеха Алексей Шелестий принял напряжение от беларуского Мозыря. И подал его на линию Славутича. В десятках километрах, за Днепром, зажегся свет.
Оккупанты не возражали против ротации персонала, понимая, что измотанным людям все сложнее обеспечивать безопасность атомных объектов. Но, учитывая особенности местной логистики, проведение такой ротации оказалось слишком сложной задачей.
ЧАЭС находится на правом берегу Днепра, Славутич – на левом. Если посмотреть на карту, можно увидеть, что между Чернобылем и Славутичем как бы вбит клин беларуской территории. Электричка, которой раньше ездили сотрудники станции на работу, дважды пересекала границу.
В первый же день войны рельсы на мосту оказались повреждены. Попытка перейти Днепр по тонкому льду в первой половине марта могла закончиться трагически.
И все же руководство ЧАЭС, находящееся в Славутиче, сформировало отряд из 50 добровольцев, готовых сменить своих коллег. Никто не знал, когда состоится ротация. И никто не знал, как долго продлится новая вахта.
Одним из добровольцев был Евгений Косаковский – оператор спецводоочистки цеха №40.
– Я, конечно, боялся оставлять семью, – вспоминает он. – У нас двое детей… Но жена сказала: «Справимся». Мы еще гадали: на сколько дней придется ехать? Кто-то из начальства сказал: «На неделю». Но мы понимали, что, скорее всего, на две. Получилось – на три.
Во второй половине марта на реке уже не было больших льдин. Представители администрации ЧАЭС попробовали договориться с местными рыбаками о лодочной переправе. Переговоры проходили тяжело и несколько раз срывались. Кто-то из рыбаков не хотел рисковать своей жизнью и лодкой, а кто-то считал, что перевозка сотрудников на оккупированную станцию сделает их коллаборантами.
В итоге двух владельцев плавсредств уговорить удалось. Переправа напоминала иллюстрацию к сказке «Дед Мазай и зайцы». Утром 20 марта, ломая тонкий лед, лодочник в ушанке подал транспорт – деревянную плоскодонку. Переправлялись туда и назад группами по восемь человек. Лодка курсировала через Днепр весь день. Последние ходки пришлось совершать, когда стемнело.
Евгений Косаковский вспоминает:
– Там недалеко катер стоял… Но нам его не дали… Мы сидели, держась за борта. От бортов до воды расстояние сантиметров пять… Водичка хлюпает… Плыли минут 20.
На другом берегу лодку встречали российские военные. К станции колонна из трех автобусов двигалась под конвоем: впереди два бронетранспортера, далее автобусы с сотрудниками. В каждом автобусе двое солдат. Колонну замыкал микроавтобус с российскими военными и еще один бронетранспортер.
Пока колонна подъезжала к ЧАЭС, автобусы на другом берегу везли домой тех, кому наконец-то удалось выбраться из плена. Россияне отпустили смену номер три и разрешили выехать четырем сталкерам, восьми украинским женщинам-военным и одному онкобольному нацгвардейцу.
Но не вся смена номер три отправилась на ротацию. Около 20 сотрудников остались. Кому-то некуда было возвращаться. Часть чаэсовцев живут в Чернигове, под которым в те дни шли бои. У нескольких киевлян тоже не было шансов попасть домой.
Существовала и другая причина остаться. Смена номер три – это примерно 100 сотрудников. А сменщиков прибыло около 50. Среди тех, кто остался, – инженер Валерий Семенов.
– Всего на ЧАЭС семь ведущих инженеров, – объясняет он мотивы своего решения. – Трое – в теробороне. Двое – заблокированы в Чернигове. У одного – двойняшки до года. Ну и потом, наша смена на пульте – это шесть человек, а прибыло четверо. Дальше. На пересменку нам дали 15 минут. Передать дела за такое время нереально. Был еще один момент… Наши нацгвардейцы. Среди них мои друзья, мой родственник. Учитывая, в каком психологическом состоянии они находились…
– В каком?
– В очень тяжелом. Я не мог их оставить.
Нацгвардейцы, охранявшие ЧАЭС, – тоже жители Славутича. Ну а поскольку город маленький (до войны в нем проживало около 25 000 человек), многих жителей связывают соседские, родственные и дружественные узы.
Переправа напоминала иллюстрацию к сказке «Дед Мазай и зайцы»
Утром 31 марта на территорию станции въехали 14 автозаков. Семенов сразу догадался, для кого предназначен этот транспорт. Рабочие вспоминают, что в тот день руководство перенесло обед на четыре часа, чтобы сотрудники не видели, как увозят нацгвардейцев.
31 марта у россиян вообще был насыщенный день – они сворачивали лагерь. То есть – грабили ЧАЭС и прилегающие территории. Из окон производственных зданий сотрудники смотрели, как солдаты запихивали в машины их вещи, в том числе личные: обогреватели, кипятильники, настольные лампы. Тотальный грабеж происходил во всей Чернобыльской зоне.
Была полностью «разукомплектована» и выведена из строя центральная аналитическая лаборатория с оборудованием общей стоимостью 6 млн евро. Забавная деталь. Из лаборатории вымели все, включая пакетики с чаем, но осталась книга.
Одна из любимых книг начальника отдела электрометрии и радиометрии Леонида Богдана. Сборник советской фантастики под названием «Полеты на метле». «Молодая гвардия», 1991 год. Придя на свое рабочее место спустя несколько дней после погрома, Леонид Михайлович увидел книжку на прежнем месте. «К ней никто не притронулся, – с улыбкой говорит он. – Я вначале не мог понять, как такое может быть. А потом догадался: они же читать, наверно, не умеют».
20-е числа марта. Почти месяц Славутич в изоляции – окружен российскими войсками. При этом в городе действует полицейский участок, работает военкомат. Все имевшиеся в городе автоматы розданы бойцам теробороны, число которых ограничено этими самыми автоматами (около 150 единиц). Большая часть крохотной армии сосредоточена на двух блокпостах за пределами городской черты.
По городу ползут слухи, что на соснах вокруг города сидят российские снайперы. Через посыльного захватчики выставили мэру Славутича ультиматум: 24 марта до 15-00 по московскому времени сдать оружие. Мэр и вооруженные защитники проявили твердость. Результат: российские оккупанты разнесли из минометов первый блокпост.
Вооруженное сопротивление продолжалось и на следующий день. 25 марта танки обстреляли второй блокпост. В окрестностях города действительно работали снайперы – именно снайпер расстрелял машину с местным фельдшером. Потери с украинской стороны: четверо погибших бойцов ТрО (включая фельдшера) и два уничтоженных блокпоста.
Сегодня об этих боях напоминает несколько обгоревших остовов легковых автомобилей вдоль дороги за несколько километров от города.
– Вот здесь и произошел первый бой, – мэр Славутича Юрий Фомичев притормаживает свой внедорожник и спрашивает: – Остановить?
Мне было легко. 24 марта моей семье удалось выехать в сторону западной Украины. Все. Страх прошел,
Время позднее, сквозь деревья проступают остатки кровавого заката. Чувствуется, что это место вызывает у мэра тяжелые чувства, поэтому отвечаю:
– Не надо.
Мэр с облегчением прибавляет газу. И спустя пару минут показывает второй блокпост. Спрашиваю:
– А обгоревшие машины чьи?
– Ребята из ТрО на них на службу приезжали… У нас же город небольшой, общественного транспорта нет. Последний раз 25-го. В тот день стало ясно: мы можем стоять насмерть. Но смысл? Никакую стратегическую дорогу мы не защищаем. Все вокруг и так захвачено. Под городом находились танки. Шансов отбиться нет. Надо было людей сохранить. И мы это сделали. Кстати, большинство из них сейчас воюют на востоке.
Вечером того же дня теробороновцы вышли из Славутича лесными проселками. А мирные жители начали подготовку к гражданскому сопротивлению. Никто не знал, когда россияне войдут в город. Поэтому было решено собраться на следующий день на площади как можно раньше и развернуть стометровый флаг Украины.
В марте почти каждый день появлялись новости о похищениях мэров и членов их семей. Это была стандартная тактика россиян при захвате украинского населенного пункта. Чтобы не попасть в руки оккупантов раньше времени, Фомичев переночевал у друга, в одном из ближайших сел. А утром сел за руль и отправился в Славутич встречать судьбу.
В марте почти каждый день появлялись новости о похищениях мэров и членов их семей. Это была стандартная тактика россиян при захвате украинского населенного пункта
– Мне было легко. 24 марта моей семье удалось выехать в сторону западной Украины. Все. Страх прошел.
На подъезде к городу дорогу перекрыли российские солдаты… Спрашиваю:
– Вы на этой машине ехали?
– Нет, на Ланосе.
– То есть по машине нельзя было понять, что едет начальство?
– Нет, они не догадывались, кто перед ними. Отобрали телефон, обыскали. Завязали руки за спиной. Машину сами отогнали в сторону. А меня отвели в лес. Недалеко. Метров 30-50 от дороги. Там уже было несколько человек со связанными, как у меня, руками. Солдаты нам говорят: «Это ваш мэр виноват, мы ему говорили, что нехрен воевать…» Ну тут я: «Ребята, у вас джекпот, я – мэр». Они такие: «Точно мэр?» – «Точно».
Фомичев улыбается и продолжает:
– И тут один из них говорит: «А можно с вами сфотографироваться?» Ну казалось бы: у меня связаны руки, ну что я тебе сделаю? Хочешь сфотографироваться – фотографируйся. Но он спрашивает. Отвечаю: «Я тебе сфотографируюсь». Тот: «Все-все, понял». Вроде смешной момент, но на самом деле важный: чтобы держать ситуацию под контролем, нужно было дать понять, кто здесь главный. А начальство они уважают – ментальность.
Таких незначительных психологических штрихов становилось все больше. Солдаты передали по рации, что у них мэр. Получили приказ доставить его к командиру.
– Пришлось идти под конвоем километра три. А телефон пришлось оставить. Помню, я переживал, что жена будет звонить… Поэтому сказал одному из солдат: услышишь звонок, увидишь такое-то имя, возьмешь трубку и скажешь два слова: «Все в порядке». Мне потом жена рассказывает: «Звоню тебе, а чужой голос говорит: «Все в порядке». И она сразу же поняла, что все совсем не в порядке…
Фомичев вспоминает, как российский офицер разглядывал в планшет съемку площади с дрона. Откуда-то доносились выстрелы.
– Спрашиваю, зачем стреляете? Он: не волнуйтесь, не по людям. Я: много людей на площади? Душ пятьсот, говорит, есть. Из разговора я понял, что в их план входит «зачистка». Вы кого, спрашиваю, собираетесь зачищать? Все, у кого было оружие, объясняю ему, ушли. Он не верит, говорит, что в толпе есть люди с автоматами и они будут стрелять. Договорились так: я еду с ним, буду идти перед ним. Если начнется огонь, в меня первого прилетит. Сели в броневик, поехали.
По дороге Фомичев пытался вести подсчет сил противника: на подъездах к городу и в самом городе. Насчитал с десяток единиц техники и несколько сотен солдат.
– Когда из броневика вышли, я увидел людей. Это было не «душ пятьсот», это были тысячи, до горизонта… Тогда в Славутиче находилось меньше 15 000, и большинство из них вышли на площадь. Когда меня увидели, шум прошел: мэр, мэр, мэр… Чувство невероятное. Невозможно передать.
Перечисляя события того дня, Фомичев упоминает об особой роли местного священника, пытавшегося останавливать танки крестом.
Митинг в Славутиче 26 марта был похож на массовый обряд экзорцизма – изгнание из города «русского мира». Тысячи безоружных горожан медленно наступали на оккупантов. Раздались выстрелы, в толпу полетели светошумовые гранаты. Кто-то упал. Но люди продолжали идти.
Вперед вырвался священник в белом праздничном облачении. Бросился на захватчиков с криком: «Снимайте кресты, вы не христиане! Снимайте кресты!» Военная техника пятилась…
Настоятель Свято-Ильинского храма отец Иоанн рассказывает:
– Если честно, я не помню, что я в тот момент кричал. Такая эмоциональная волна была. Когда я услышал выстрелы и взрывы, то подумал, что началось массовое убийство. Это уже потом стало понятно, что гранаты светошумовые. Первая мысль: я только что причастился. Для христианина это идеальный момент, чтобы встретить смерть…
Первая мысль: я только что причастился. Для христианина это идеальный момент, чтобы встретить смерть,
В обычной жизни отец Иоанн человек не воинственный. Когда он идет на работу без подрясника по лесной дорожке, его можно принять за местного физика-атомщика на прогулке: немного грустный взгляд, подстриженная борода с легкой проседью.
Свято-Ильинский храм с трех сторон окружен лесом. С восточной, алтарной, стороны окна выходят на город. Утром 26 марта, выглянув в одно из этих окон, священник увидел митинг. Сегодня кроме нас в храме никого, поэтому каждый звук отдается эхом и тихий голос священника поднимается под купол:
– Была суббота. Родительская суббота – день поминовения усопших родителей. Поскольку в городе было опасно, я накануне через соцсети попросил прихожан не приходить на службу. Мне просто передавали имена для поминовения. Мы с помощниками служили сами. Панихиду и литургию. Часов примерно в девять выглянул в окно… Увидел толпу. Увидел как парень упал…. Подумал, что начался расстрел. В тот момент я не боялся смерти. В том облачении, в котором был, и пошел…
Горожане фактически выдавливали оккупантов из центральной части города. На большом перекрестке вражеская техника остановилась. Мэр вспоминает, как командир-оккупант сказал: «Будем кричать или будем договариваться?»
Кто-то из митингующих дернул священника за рукав: «Батюшка, надо договариваться».
– Я вначале не понял, – говорит отец Иоанн: – Как договариваться? С кем договариваться? Состояние такое было, чтобы их гнать вон. Но здравый смысл подсказывал, что договариваться необходимо. Если жить дальше, то надо с людьми разговаривать. Мой учитель когда-то говорил: «У меня нет ничего общего только с дьяволом…»
Отец Иоанн – священник Украинской православной церкви, которая до недавнего времени в своей аббревиатуре имела приставку – МП (Московский патриархат). По этой причине его жизнь и служение на протяжении 25 лет диссонировали с местными общественными настроениями.
– Первые 17 лет многие прихожане считали меня главным бандеровцем в городе: я родом из Закарпатья, украиноязычный. А последние 8 лет, из-за этой приставки, стал главным москалем.
В экстремальной ситуации «приставка» сыграла конструктивную роль: несколько российских вояк, узнав, что перед ними священник «правильного» патриархата, выразили желание пообщаться. Общение началось с претензий:
– Они мне говорили: «Как же так, вы – священник и такое нам кричите. Мы же тоже христиане, мы же тоже православные». Я им объяснил, что вас тут с караваем встречать не будут. Один начал рассуждать о «попущении Божьем». Из разговора выяснилось, что он когда-то был послушником у какого-то архиерея… Ну вот такой разговор. С одной стороны, было много раздражающих моментов, был переход на повышенные тона, когда я им объяснял, что это вы для нас «попущение», что вы хуже сатанистов. А с другой стороны, сам факт этого разговора означал, что они что-то могут услышать…
В какой-то момент к отцу Иоанну подошел немолодой человек в камуфляже.
– Не знаю, какое у него звание. Его называли Алмаз. Спросил: «Зачем вы кричите?» Мы говорили ему, что нам надо хоронить теробороновцев, что весь город будет их хоронить, что они для нас герои. Он сказал: «Я понимаю, хороните, я вам обещаю, что город не трону. Если не будет провокаций. Будут провокации, я город накрою». Не знаю, что он имел в виду под этим «накрою»…
А в это время на ЧАЭС…
Начальник смены станции Владимир Фальшовник атаковал генеральское общежитие с вопросом: «Что происходит в Славутиче?». Ведущий инженер Валерий Семенов объясняет: «Мы дали понять захватчикам, что если они откроют огонь в городе, мы прекратим с ними все контакты, они не смогут контролировать ситуацию и последствия будут непредсказуемыми». Российский генерал под давлением персонала куда-то звонил, что-то выяснял. Затем объявил представителям коллектива, что со Славутичем все будет нормально.
То ли под впечатлением беседы со священником, то ли благодаря договоренностям с мэром, то ли после генеральских звонков, то ли еще в силу каких-то причин свое слово Алмаз сдержал. Похороны теробороновцев прошли спокойно. Убийств больше не происходило. Не было ни зверств, ни мародерства. Прочесав дома в поисках оружия, оккупанты ушли в лес.
Находясь в тылу российской армии, Славутич продолжал жить под украинским флагом и с украинским гимном.
Рассказывая о Славутиче, отец Иоанн дает ему такое определение: «Это город, по улицам которого ходят герои… Настоящие герои». Священник улыбается и задумчиво продолжает: «Но тут важно понимать, что с духовной точки зрения, героизм – духовно сложное состояние…»
Отец Иоанн под героями имеет в виду ликвидаторов. Об их подвигах здесь напоминают скульптурные композиции, барельефы, мемориальные доски и названия улиц. Пройдет время, и в топонимику города будут вписаны имена новых героев.
После деоккупации 37 сотрудников станции были награждены орденами «За мужество» третьей степени. Город помнит четырех погибших теробороновцев. Все еще не вернулись из плена 160 нацгвардейцев. Для славутчан они тоже герои. Почти каждую неделю горожане хоронят нового героя – погибшего на фронте земляка.
Развивая мысль отца Иоанна, можно сказать, что героизм – это сложное состояние со всех точек зрения, не только с духовной. Подвиг по определению это – самоотверженный поступок. Тут стоит добавить: социально признанный. Иными словами, мало совершить и пережить нечто героическое. Необходимо еще признание. А его может и не быть.
Если бы кто-то назвал героем самого отца Иоанна, он бы, наверно, удивился. Когда «официальная часть» беседы заканчивается, священник проводит небольшую экскурсию по храму, рассказывает основные этапы строительной эпопеи, длящейся 23 года, показывает местную реликвию – оригинал иконы «Чернобыльский Спас». В притворе женщина за прилавком напоминает батюшке, что завтра два отпевания.
– Воинов не будет? – спрашивает отец Иоанн.
– Две бабушки.
Священник кивает. И вспоминает о том, что погибших во время оккупации теробороновцев отпевал именно он. Чувствуется: его тяготит тот факт, что недавно нескольких новопреставленных воинов отпевали не в Свято-Ильинском храме, а в небольшой греко-католической церкви.
Неожиданно заявляет, что патриарха Кирилла на литургиях не поминает и заводит разговор о том, что нужно наконец сделать для воссоединения УПЦ и ПЦУ. В молодости отец Иоанн хотел написать диссертацию о каноническом праве, поэтому разговор получается долгий. С очевидным подтекстом: каноническая связь с патриархом Кириллом превратилась для священника в персональное мученичество.
Выясняется, что одни прихожане осуждают его за то, что он не поминает Кирилла, другие – что не перешел в ПЦУ. А в чьих-то глазах на нем и вовсе печать «русского мира». Какой уж тут героизм…
Новые орденоносцы-чернобыльцы неохотно рассказывают о пережитом. «Я буду давать интервью, только если мне начальство скажет, – заявил в телефонной беседе начальник третьей смены Валентин Гейко. – Я не знаю, что говорить, героем себя не считаю. Я просто делал то, что должен был».
Один и тот же поступок, совершенный в экстремальной ситуации, можно трактовать по-разному. Иногда – и как подвиг, и как преступление. Причем одновременно
Один и тот же поступок, совершенный в экстремальной ситуации, можно трактовать по-разному. Иногда – и как подвиг, и как преступление. Причем одновременно. Станционщики полушепотом и не под диктофон рассказывают, как один из сотрудников ЧАЭС покинул рабочее место.
«Когда россияне вторглись, ситуация у него была такая: дома двое детей, жена – в Польше на заработках. Никто ж не знал, как оно все развиваться будет. Ну вот он и решил идти детей спасать», – говорит один из рабочих.
Ближайший путь от ЧАЭС до Славутича – 60 км. Но если учесть, что на этом пути Днепр, полуразрушенный мост и две украинско-беларуских границы, то километраж роли не играет. Погода: дождь со снегом. Местность: глухие леса.
Любая движущаяся по дороге точка могла восприниматься россиянами как мишень. Ни запаса еды, ни туристической экипировки у чернобыльского робинзона не было. Как раз в эти дни на Днепре тронулся лед…
«Он дошел! За несколько дней дошел!» – переходит с шепота на повышенный тон рассказчик. И в конце добавляет: «Но я его не осуждаю».
P.S. Пока мы готовили этот материал, работники Госагентства по управлению зоной отчуждения сообщили, что на дорогу между Чернобылем и брошенным селом Залесье вышел лис. Семен Семенович сильно похудел, но в целом выглядел здоровым.
