27 дней ада

Как Ягодное и его жители возвращаются к жизни после оккупации

27 дней ада

Как Ягодное и его жители возвращаются к жизни после оккупации

Автор: Тамара Балаева, специально для Liga.net

Верстка: Юлия Виноградская

На зеленой двери подвала школы в Ягодном красной краской написано “Осторожно, дети”. Со слова “Дети” потоки краски стекают вниз – сразу вызывая ассоциацию с фильмом ужасов. Рядом – плакат с фотографиями людей, сидящих в этом подвале. Между ними нет места. Рядом с фотографиями – короткий текст, продублированный на английском языке: “С марта по 3 апреля 2022 года более 300 жителей села находились в подвале школы в селе Ягодное, куда их согнали оккупанты. Среди заложников было 50 детей, несколько младенцев. От удушья и болезней 11 пленников умерли”.

После освобождения Ягодного новости о подвале, из которого россияне сделали тюрьму, облетели весь мир. В мае верховный комиссар ООН по правам человека Мишель Бачелет обнародовала информацию об этом концлагере. Глава МИД России Сергей Лавров назвал это “фейком, который распространяет Запад”.

Сейчас село пытается прийти в себя от ужаса оккупации, на восстановлении здесь работают волонтеры, а в школе, в подвале которой месяц находились в заключении 360 человек, хотят сделать музей. LIGA.net побывала в Ягодном, увидела, как село возвращается к жизни, и попыталась понять, возможно ли вернуться к ней окончательно.

У подвала толпятся люди – японские журналисты, их переводчик и несколько волонтеров добровольческого строительного батальона “Добробат”, который восстанавливает здесь разрушенные россиянами дома.

К дверям подходят двое местных – женщина лет 50 и дедушка лет 70. Они открывают подвал и по узкой лестнице спускаются в кромешную тьму. Когда-то здесь был школьный спортзал, но из-за грибка на стенах помещение давно используется как склад для старых парт, книг и хлама. Чтобы было теплее, окна заложили мешками с песком и солнечный свет и свежий воздух сюда не проникают.

“Это место, куда нас выгнали из наших домов. С автоматами, с пулеметами доставали из жилищ и сгоняли сюда, – говорит женщина, когда мы спускаемся. Ее зовут Светлана Миненко, она сидела в этом подвале вместе с мужем, сыном, невесткой и шестимесячной внучкой. – Вот здесь спали люди, вот здесь был туалет в ведре (Светлана показывает на одно и то же место – возможно, в шаге друг от друга). А это здание кочегарки во дворе было моргом”.

Россияне согнали в этот подвал 360 местных. Днем разрешали выходить во двор, иногда отпускали на полчаса домой. В подвале есть спортивный зал, пять небольших комнат и коридор – всего 190 квадратных метров. Бетонные полы и стены, кое-где в коридоре лежат маты и листы полипропилена, валяются одеяла и стеклянные банки. На торчащих из стен штырях висят перчатки – кто-то повесил сушиться в марте и не забрал.

“Вот здесь было 18 взрослых и пять детей, – из темноты звучит голос дедушки. Его зовут Иван Польгуй, рукой он показывает на маленькую комнату, похожую на помещение для веников и швабр. – Весь коридор был забит, сидели друг на друге, негде ногу поставить. А вот там – четыре стула друг напротив друга. Это было место моей семьи”.

Эти стулья стоят в спортзале – самом большом помещении подвала. Но на самом деле оно небольшое. Школа рассчитана на 50 учащихся. В марте в этом спортзале жили и умирали 138 человек.

На стене в каждой комнате – календарь, который вели местные, чтобы не потеряться в датах. Фото одного из этих календарей облетело весь мир. Сверху на грязной зеленой двери написано: “март 2022”, далее – первые буквы названий дней недели и даты. Последняя – 31 марта – вынесена отдельно, рядом с ней заглавными буквами: “Наши пришли”. Справа от двери – 10 фамилий умерших в подвале. Слева – 11 фамилий тех, кого россияне расстреляли сразу.

Из темноты раздается голос Ивана. Он говорит, что календарь и записи о погибших местные делали, потому что не думали, что выйдут из подвала живыми. Тогда бы эти записи вместо них рассказали историю Ягодного после освобождения.

В углу спортзала – маленькая ниша. Голос Ивана Польгуя, не меняя интонацию, говорит: “Вот сюда складывали мертвецов – тех, кто умирал от болезней и удушья. А тут рядом с ними детки спали”.

“Хорошо, если человек умер с утра, – безэмоционально продолжает Иван. – Тогда россияне сразу дают вынести. А если с вечера умрет, то полсуток еще здесь лежит. Все, кто умирал, перед смертью сходили с ума. Кто-то брал палку и начинал бить людей по головам. Только успевай пригибаться. Кто-то пищал и кричал так, что все младенцы просыпались и начинали плакать”.

"Сегодня горит твоя хата, завтра моя"

50-летняя Оля Миняйло – одна из жительниц Ягодного, сидевшая в подвале вместе с мужем, детьми и двумя внуками, одному из которых было четыре месяца. В заключении Оля вела дневник – тоже на случай, если не выйдет живой.

Ее запись о первой смерти в подвале датируется 9 марта. Через три следующих дня умерших было еще четверо. Сначала Оля писала об умерших в первых предложениях своих заметок, добавляя комментарии и подробности. Впоследствии эти сведения переместились внутрь ежедневных отчетов – словно смерть стала частью рутины. Уже 13 марта Олина запись выглядит так: “Прилетело во двор школы. Серьезно ранили Сорокопуда Сережу – в лопатку. Перед закрытием вечером умерла Поля Макабер, ее сразу вынесли в кочегарку. После обеда привели пять новых людей. Разместили в зале. Танька воюет за место. Нечем дышать”.

Когда кто-то в подвале умирал, другие не плакали и не горевали. У одной из женщин друг за другом скончались родители. Она не пролила ни слезинки. Только теперь, спустя четыре месяца, плачет каждый день.

Так же с домами. Каждое утро люди поднимались из подвала во двор школы и всматривались каждый в сторону своего дома. Если видели или узнавали, что чей-то дом сгорел, не плакали, не проявляли никаких эмоций. Оля Миняйло, когда позже мы сидим в кухне ее квартиры с простреленной россиянами мебелью, рассказывает: “Только одна женщина заплакала, как услышала, что ее дом горит. На нее сразу зашикали: “Замолчи! Чего истерику разводишь? Сегодня твой дом горит, завтра мой, послезавтра соседа”. Никто не сел ее утешать – иначе, когда утешаешь, человек еще больше хочет плакать. Просто накричали на нее, и все. Она замолчала и потом больше никто не плакал”.

Если посветить на стены коридоров подвала фонариком, можно увидеть надписи, сделанные черным карандашом или фломастером. Здесь явно детские: “Привет” с нарисованными рядом зайчиками, и взрослые – неровно написанные строки гимна Украины. Из тьмы где-то впереди снова возникает голос Светланы. Она словно отвечает на вопросы, хотя их никто не задавал:

“Было такое, что вечером войдет пьяный солдат с пулеметом и гранатой. Осветит всех своим фонариком и говорит: “Сдавайте телефоны, иначе каждого третьего расстреляю”. А мы уже сдали телефоны давно. Он бросает гранату под ноги, не доставая из нее чеку. Или дергает затвор автомата, или дает ту гранату ребенку: “Ты только колечко не дергай, а то будет бух”.

Незаметно в подвале появляется еще одна женщина. Она идет без фонарика, но уверенно и целенаправленно – как люди, которые ночью ходят по дому, где прожили много лет и знают его на ощупь. Женщина идет в одну из маленьких комнат. Уже на месте включает фонарик телефона, освещает грязные влажные стены, пол с обломками стульев и пустыми банками и говорит:

“Вот здесь три человека сидели на деревяшках. Здесь на курточках был лежачий мужчина, там женщина, а здесь (показывает в маленький угол) – шестеро детей. Тут женщина и мужчина поставили свои вещи и не отдавали место, там между столом и стеной тоже мужчина. А вот здесь я сидела. Меня зовут Матвиенко Ольга Сергеевна.

Женщина опирается руками на стул, и на мгновение кажется героиней очень удачного, поражающего перформанса. Темный подвал, его пленники, которых не видно, а слышны только их голоса, и каждый рассказывает о своем месте страданий, ужасном и прямом символизме надписей на стенах. Это пространство воспринимаемся нереальным, но в то же время кажется, будто жизни вне его не существует.

"Ничего, что я здесь командую?"

Сейчас во дворе дома Оли Миняйло, которая вела дневник в подвале, – база волонтеров добровольческого строительного батальона “Добробат”. Этот дом – двухэтажный и многоквартирный. Волонтеры уже восстановили здесь разрушенный российскими обстрелами угол и кровлю, вместо простреленных окон вставили новые, сменили всем жильцам входные двери.

Прямо у подъезда – длинный деревянный стол. За ним волонтеры обедают и ужинают. Рядом лежат доски и инструменты. Кто-то из рабочих напевает под нос и режет доску, кто-то готовится к работе и надевает оранжевую строительную жилетку. А кто-то – гладит рыжего котенка, подставившего животик солнцу. Атмосфера напоминает детский лагерь – новые знакомства, приключения и как бонус – объединяющее всех хорошее дело.

Руководитель строительных проектов “Добробата” – 35-летний Александр Тарасенко. Он пару раз в неделю ездит в Ягодное – сейчас батальон восстанавливает дома в селе. На строительстве работают волонтеры со всей страны – в частности, переселенцы из горячих точек. У кого-то есть строительный опыт, кто-то учится на месте. Александр говорит: чтобы восстановление было эффективным, нужно, чтобы на двух волонтеров без опыта был один мастер.

“Добробат” работает в Ягодном с июня. Александр впервые приехал в мае – завалы тогда уже разгребли, проектанты, нанятые Министерством регионального развития, составляли сметы восстановления. Тарасенко приехал, чтобы понять, сколько нужно людей, какие инструменты и расходные материалы, познакомиться с местными и договориться об условиях жизни для волонтеров.

Александр – родом из села Плехов в Черниговской области, это немного ближе к Беларуси, чем Ягодное. По образованию – инженер-строитель, 10 лет работал на строительстве, а затем открыл свой бизнес изделий из гранита. Отправлял грузы на восток Украины, в Казахстан и Россию. 23 февраля последняя фура с гранитом уехала в Мариуполь.

“Уже 25 февраля я вывез к границе с Польшей жену с дочерью, – вспоминает Александр по дороге в Ягодное. – Вернулся, пошел в тероборону – не берут, в пожарную часть (я младший лейтенант запаса ГСЧС) – не берут. Сдал кровь как донор. Не знал, куда приткнуться, а в начале апреля увидел объявление, что “Добробат” набирает волонтеров разбирать завалы.

Первый выезд был в Гостомель. Приехали два автобуса людей, вышли и не знали, что делать – организовывать их было некому. Александр незаметно для себя стал руководить. Организовал процесс так, что волонтеры одновременно разбирали завалы, пилили побитые обстрелами сосны и отдавали деревья военным – тогда ждали нового нападения и делали укрепления.

“Потом туда приехал Виктор Андрусов (один из основателей “Добробата”, советник министра МВД и руководителя Офиса президента. – LIGA.net). Я спросил: “Ничего, что я здесь командую?” Он сказал: “Супер! У нас некому это делать”. Так я начал собирать людей в автобусы и возить в Гостомель, Загальцы, Бородянку, еще куда-то. Тогда было около 30 выездов, это был просто разбор завалов. Потом говорю коллегам из “Добробата”: “Давайте что-то ремонтировать”. Нашли первый объект в Дымере – двухэтажный дом на восемь квартир. Снаряд снес кровлю. Местная депутат нашла материалы, четыре наших волонтера все сделали.

Начали ремонтировать кровли в других населённых пунктах – Демидов, Феневичи, Загальцы, Микуличи. Когда дело пошло, Александр поставил себе личную цель: восстановить дома для 1000 семей, а дальше будет видно. Как раз в этот момент появился большой проект – Ягодное. Минрегион предоставил основные материалы для восстановления. Александр составил список нужных инструментов, “Добробат” дал объявление, и люди стали присылать болгарки, перфораторы, шуруповерты. Откликнулся крупный изготовитель инструментов из-за границы и предоставил их на сотни тысяч долларов.

В Ягодном постоянно работают от 20 до 40 волонтеров. Кто-то приезжает на два дня, кто-то на две недели, кто-то дольше. Каждый понедельник – ротация. Автобус кого-то привозит, кого-то забирает. День волонтера начинается с завтрака, который готовят местные женщины. Дальше – тяжелая работа в жару под солнцем, обед, снова работа, и после ужина в шесть все едут ночевать в гостиницу в соседнем селе.

Чуть больше, чем через два месяца, добробатовцы закончили ремонтные работы на двух улицах в Ягодном – Лесной и Дружбы. Восстановили 21 дом (это жилье для более 70 семей), а также поменяли жильцам простреленные окна и двери на новые, поставили заборы, которые снесло техникой, убрали улицы. Вдохнули в изуродованную обстрелами и оккупацией деревню жизнь.

Всего понемногу и чехол от атомной бомбы

Рабочий день волонтеров в Ягодном начинается с голоса бригадира Валеры, который слышно, наверное, по всей деревне: “Нужно два человека работать на балконах на Яблоневой. Один кирпичи подает, другой мажет цементом, кладет – и вся работа. Кто идет?”.

Двое мужчин говорят “Я” и выходят из общего круга волонтеров – почти как в советском фильме “Операция Ы и другие приключения Шурика”. Валера набирает людей на другие виды работ, и все вместе они направляются на свои объекты.

Один из волонтеров, идущий работать на балконах, по дороге останавливается, чтобы сорвать с дерева несколько плодов алычи. Это Сергей, ему 59 лет. В его руках – гвоздодер, он одет в рваные джинсы, рубашку в полоску, сверху – оранжевый жилет. Сергей – худой, в интеллигентных очках и с интеллигентной бородкой. Выглядит и говорит, как ученый из советских фильмов 70-80-х. Но оказывается бывшим военным.

“По специальности я – радиоэлектроник, дальше был авиационным связистом, год провел в составе миротворческой миссии в Сьерра-Леоне в Африке, – обыденно рассказывает Сергей. – Потом вернулся, еще год прослужил в Украине и в 2005 году вышел на пенсию. Далее занимался разным – внешней логистикой, был химиком, делал сайты. А год назад создал музей”.

В Ягодном Сергей уже в третий раз. До этого была неделя в июне и неделя в июле. К строительству отношения никогда не имел, поэтому здесь он называет себя разнорабочим: “Сначала мы снимали старую черепицу, ремонтировали кровли. Потом я стал на подхвате на других работах”. Но в Ягодном у Сергея есть еще одна цель – собрать историю села и артефакты оккупации россиянами.

Мужчина давно занимается коллекционированием. Первоначально это было примитивное искусство народов, до сих пор сохранивших традиционный уклад и верования. В его коллекции горшки, сделанные по технологиям каменного века без использования гончарного круга, скульптуры, маски. Все это он привозил из Африки и собирал по знакомым.

В 2014-15 годах Сергей вместе с другими волонтерами стал плести маскировочные сетки для украинских военных и увидел, как женщины и дети делают для них обереги – куклы-мотанки, птички, лошадки, цветочки. Все, что можно положить в карман и взять с собой на фронт. Сергей просил сделать для себя второй экземпляр. Так, в его коллекции оказались около 80 оберегов.

В 2021 году Сергей открыл в Киеве музей Мира. Постоянного помещения у музея нет, экспозиции представлены в двух библиотеках. Там есть обереги, флаг ООН и книги организации, вещи, предоставленные ОБСЕ. Сергей монотонно перечисляет свои экспонаты, а затем, не меняя интонацию, говорит: “И еще есть чехол от атомной бомбы”.

– Чехол от атомной бомбы? Откуда он у вас?

– С 86-го по 91 год я работал на техническом обслуживании ядерных бомб. Когда мы отказались от ядерного оружия и передали свои бомбы России, осталась куча хлама, который списывали, выбрасывали. Я договорился с ребятами, чтобы чехол отдали мне. Так он и лежал дома до появления музея.

Сергей рассказывает: ядерные бомбы большие, более пяти метров в длину. Чехол на бомбе – блестящий, серебристый. О процессе техобслуживания рассказывает подробно и обыденно: раз в два года в бомбах открывали лючки, подсоединяли жгуты. Проверяли, взорвется ли бомба в условиях, в которых она должна взорваться, и не взорвется ли в других.

В конце декабря 1991 года Украина подписала соглашение, утверждавшее вывоз тактического ядерного оружия с территории страны. Сергей тогда собирался в отпуск в Ленинград, уже даже купил путевку.

“И здесь мне говорят: “В отпуск не едешь, мы готовим бомбы к отправке в Россию”, – вспоминает Сергей и, кажется, до сих пор немного сожалеет об отпуске. – Ну и мы начали работать. Закрывали

все лючки в бомбах, проверяли давление и герметичность. Все подготовили и через некоторое время отправили”.

– Что вы тогда думали, правильно ли это решение?

– Я тогда нейтрально к этому относился: приказ есть приказ. Но были военные, очень не хотевшие отдавать ядерное орудие. Теперь я понимаю, что, в принципе, они были правы.

В Ягодном Сергей тоже собирает экспонаты для своего музея. Еще в первую поездку он нашел игрушки, с которыми дети играли в подвале, их рисунки и тетради, тарелки и вилки, из которых ели в погребе, какие-то вещи россиян. В свободное время Сергей ходил по селу и знакомился с местными, собирал их воспоминания о подвале. Кого-то просил написать – но желающих было мало. Сергей вздыхает, говоря об этом. Однако он познакомился с Олей и узнал о ее дневнике – фотографии его страниц тоже стали экспонатом на выставке о Ягодном, которую Сергей провел в Киеве в июле.

"Отца и свата убило насмерть"

Оля Миняйло вспоминает, как спускается в подвал школы и оказывается в аду. Она слышит шум многих голосов и плач детей, видит, как мерцают огни свечей, чувствует их гарь, запах сырости и вонь. Здесь некуда ступить, потому что везде люди и узлы. Нет воздуха, чтобы дышать. Нет ощущений, вместо них сплошной ужас.

Россияне привели Олю с семьей в подвал одними из последних. Им, можно сказать, повезло. Оккупанты разрешили им взять с собой вещи – сумку с едой, пледы, а главное – детскую одежду и подгузники. Вместе с Олей и ее мужем в погреб забрали их сына с невесткой, внучку и четырехмесячного внука. Другим, даже тем, кто тоже был с младенцами, не разрешили взять ничего, кроме бутылочки воды.

Двор школы был набит военной техникой, стояло много солдат с автоматами. У входа в подвал кучкой собрались жители Ягодного. Сгорбленные фигуры, опущенные плечи. Оля с изумлением заметила: от страха лица ее односельчан стали черного цвета. Она и сейчас удивляется, когда вспоминает это: “Ни желтого, ни зеленого, ни белого – а именно черного, с синеватым оттенком”.

В первые дни россияне разрешали своим заключенным выходить во двор с семи утра до семи вечера. Ходить домой не давали. Затем крестьяне стали просить отпустить их хотя бы ненадолго – покормить коров и поросят, взять подгузники и питание для детей. Те согласились. Отпускали сначала со своим сопровождающим, а потом сказали: “Сопровождения нет. У ваших домов стоят другие бригады, мы за них не отвечаем. Ваши проблемы, вернетесь вы или нет”. Люди все равно шли домой.

“Россияне говорили, чтобы молодые женщины и мужчины не шли – потому что могут не вернуться, – вспоминает Оля и одновременно пытается оторвать скотч от окон на кухне в своей квартире. – Я не сильно уже молода, потому и пошла. После нескольких бессонных ночей, в состоянии шока я наверняка выглядела на все 70. Специально шаркала ногами, немного сгорбилась, нахлобучила на голову платок, сверху – капюшон куртки. Пришла домой – там все перемарадерено, вскрыто и переколошмачено.

Каждый раз, когда Оля приходила домой, там было все меньше вещей – постепенно исчезали одеяла и подушки, обувь, часть дивана из гостиной, стол, алкоголь, который был на кухне, телевизор. Ноутбук, который, скорее всего, не смогли включить из-за пароля, просто разломали на две части. Все окна были прострелены, а некоторые – будто выбиты прикладами автоматов.

Сейчас на кухонном столе Оли лежит ежедневник, который она вела в подвале. Маленькая тетрадь без обложки, со страницами в клеточку. Практически половину написанного в нем нереально разобрать. Оля писала в темноте наугад, поэтому строки наползают друг на друга, а иногда и вообще написаны сверху. В дневнике Оля, в частности, описывает свои походы домой. Заканчивает одним словом: “Шок”. Женщина часто пишет о давке, жаре, удушье, скандалах между соседями, описывает, как у кого-то сдали нервы и он “устроил концерт”. Рядом пишет: “День прошел более-менее”.

Оля прекращает драить окно, берет свой дневник и листает в самый конец. Там списки с фамилиями – убитых россиянами в деревне (по ее подсчетам, 14 человек), умерших в подвале (10) с примечаниями, когда их хоронили и сколько людей вместе в могиле, раненых (18), избитых оккупантами (6), пропавших без вести (один).

Оля подробно проходит по списку раненых: “Предко Анжела – когда хоронили ее умершего в подвале дедушку, россияне обстреляли кладбище. Ее и ее отца ранило. Из них хлестала кровь, посадили на тачку и быстро привезли в школу, здесь перевязали. Оксану, маму Анжелы, тоже сильно ранило, но она это не сразу поняла, только когда отошла от шока. Сорокопуд Виктор – тоже задело на похоронах. Вертенко Саша – ранило во дворе школы”.

– Россияне забирали лечить раненых к себе?

– Нет, они были в подвале. Тех, кого сильно ранило, россияне забирали на перевязку, а затем снова в подвал. Кого не очень сильно – как-то сами себя перевязывали.

Оля продолжает читать список раненых: Радченко Вика. Их семья живет на улице Космонавтов – она самая удаленная от школы. Когда россияне сгоняли в подвал ту улицу, он уже был переполнен. Вика попросилась жить дома, в своем погребе. А когда здесь в школе сменился главный россиянин и стал наводить свои порядки, они начали следить за двором Вики. Как только семья вышла на улицу, стрельнули прямо по ним. Снаряд попал в центр двора, у них вылетела стена дома. Отца и свата убило насмерть. Вика была на шестом месяце беременности – ее сильно ранило. Ребенок умер, а ее забрали в Россию. Уже потом, когда село освободили, ее нашли благодаря волонтерам и переправили в Эстонию. Неизвестно, будет ли она ходить”.

“Ура, Алексеевич! Наши пришли в село!”

Оли иногда снятся вещие сны. Спустя месяц в подвале их было три. Первый – в самом начале. Во сне женщине подарили букет георгин. Цветы были некрасивые и увядшие. Оля поставила их в вазу с водой, и цветы прямо на глазах ожили. Женщина проснулась с ощущением, что все будет хорошо.

В середине марта, когда прилеты стали редкими и местные переживали, что наших военных отбросили россияне, Оля начала терять надежду. А в одну из ночей увидела сон: она идет по болоту в плохую погоду, ей холодно, а вокруг хмуро и облачно. Идет долго, и вдруг начинается твердая сухая земля. Оля выходит на берег озера, под ногами желтый песок, вода в озере чистая, на небе появляется солнце. Женщина снова проснулась с ощущением, что все будет хорошо.

Третий сон приснился в самом конце заключения. Оля увидела много чистой воды и как они с семьей плывут на лодке в Чернигов – а он стоит целый и красивый, еще лучше, чем был.

Одновременно со сном о Чернигове в реальной жизни в подвале появились слухи, что наши уже близко и россияне скоро будут уходить из Ягодного. Кто-то из стариков, кому разрешили остаться дома, даже видел, как украинские военные выходили из леса. Кому-то сами россияне говорили, что скоро уйдут.

“Один из россиян, вроде нормальный, сначала сказал нам составить список своих потребностей – подгузники, гигиена, что-то еще, – вспоминает Оля. – А через несколько дней сообщил, что ничего нам не привезут, так как у них уже нет сообщения с Россией. Мы обрадовались: значит, наши совсем близко! Между собой мы говорили: вот как нас освободить? Это не так-то просто. В школу сильно не пальнешь, чтобы их выбить, потому что здесь мы. Российской техники в селе куча, но она вся подперта под самые дома. Вот как нашим зайти? Уничтожить наши дома вместе с их техникой? Мы решили, что мы согласны: Бог с ними, с этими домами – все равно ограблены. Пусть нафиг их крушат, лишь бы БТРы их сгорели”.

28 марта, за два дня до освобождения Ягодного, Оля описывала в дневнике свой день: “Между семью и восьмью утра немного поухало, но неблизко. (…) Мы немного постирали самое необходимое, тогда муж взял ножницы и расческу у Даниловой, я его постригла. Тогда мы очень наскоро ополоснулись в кочегарке (место, куда из подвала выносили тела умерших. – LIGA.net). (…) Ходят разные слухи. Мы уже не очень надеемся, чтобы потом не разочароваться. Ближе к вечеру умерла Будченко Надежда Моисеевна. Еще одна жертва погреба. (…) Вечер прошел тихо и спокойно”.

29 марта Оля писала: “В половине восьмого мужики пошли копать могилу на кладбище для Моисеевны. Из подвала выпустили всех, все начали стирать. Благо погода хорошая и светит солнышко. Пахнет весной. (…) Когда люди стали проситься домой, россияне сказали, что кто изучил гимн России, может идти домой и петь гимн. Никто еще никуда не ушел. (…) День прошел спокойно. Эти лишь немного пухкали. Люди немного повеселели, пошли слухи о скором освобождении. Все снова заговорили о планах на будущее, о жизни после войны. Ночью снова пришел Глухой (позывной одного из россиян. – LIGA.net). Ему не понравилось такое настроение. Когда ему сказали, что вы будете уходить, он ответил: “Мы уедем, другие приедут”. Ночь прошла спокойно”.

Россияне ушли из Ягодного 30 марта. Местным ничего не сказали, днем заперли их в подвале. Где-то через два часа люди услышали гул – будто техника едет и едет.

“А потом они уехали, и началась стрельба. Страшный армагеддон – что делалось, – вспоминает Оля. – Это длилось долго, а когда стихло, мы потихоньку начали вылезать во двор. Видим: где-то пылает немного. Смотрим на село – будто стоит. Сначала выходили осторожно. Думали: вдруг все ушли, а одного оставили, и он будет по нам стрелять. Еще боялись, что гранату кто-нибудь из них бросит к нам в погреб. Но обошлось”.

Первые несколько дней после освобождения села местные все еще ночевали в подвале школы – во всех домах не было окон, дома разграблены, спать дома холодно и не на чем. Дальше начали ходить домой, заклеивать окна пленкой, ночевать в квартирах по несколько семей вместе.

“Радоваться было все равно страшно, окончательного облегчения не было, – вспоминает Оля. – Мы с мужем пошли домой разгребать хлам. Работали весь день, а к вечеру пришел односельчанин и кричит мужу: “Ура, Алексеевич! Наши пришли в деревню!”. Вот как он крикнул – так с этим криком меня и отпустило, началась радость. Мы пошли к людям, обниматься и целоваться”.

С тех пор прошло пять месяцев. Оля с мужем, как и почти вся деревня, весь апрель провела в эвакуации – у ее сестры в Винницкой области. Когда вернулись, быть в квартире было противно. Оле казалось, что все вещи “воняют ими”. Пока не перестирали все – одежду, обувь, подушки, одеяла, шторы, коврики и скатерти, – Оля не успокоилась.

Хотя “Добробат” восстановил кровлю в доме, весь потолок на кухне Оли – в коричневых пятнах. Она объясняет: весной в разрушенной обстрелами кровле жили голуби, их помет стекал вместе с дождевой водой. “Это сейчас оно только коричневое. А было еще и вонючее, – говорит Оля. – Ребята из “Добробата” говорят, что нужно сбивать штукатурку и делать все заново. Но это уже после войны. Когда-нибудь”.

В августе “Добробат” закончил работы на двух улицах Ягодного – Дружбы и Лесной. В общей сложности, по подсчетам руководителей батальона, в Черниговском районе Черниговской области повреждено 1300 домов в 12 селах. 1000 из них подлежат ремонту, 300 полностью разрушены. В следующей очереди будут восстанавливать 176 домов. Хотят успеть до зимы.

Работы ведутся не только здесь. 35 000 волонтеров “Добробата” работают на восстановлении Киевской, Черниговской, Сумской и Харьковской областей. В планах – Николаевская.

В Ягодном, где отстроенные дома чередуются с полностью разрушенными, заканчивается сезон смородины. Ее выращивают здесь с 50-х – столько, сколько существует село. Смородина в деревне родит особенно вкусная – сладкая, сочная, с кислинкой. Оля ест ее горстями без сахара, морозит на зиму. Обычно закрывает варенье, но в этом году нет настроения.

После освобождения из подвала вещих снов у Оли не было. В последнем, где она видела целый и красивый Чернигов, было ощущение, что война закончилась, все позади, а город стал еще красивее, чем до войны. Оля ждет, когда этот сон сбудется на 100%.