Projects
Подпись доктора Залужного
На чем держится эвакуация раненых под Бахмутом. Репортаж
24 июня 2022 года главнокомандующий ВСУ Валерий Залужный разрешил привлечь Первый добровольческий мобильный госпиталь имени Николая Пирогова (ПДМШ – на укр.) для медицинской эвакуации раненых. Резолюция генерала устранила недоразумение между Медицинскими силами ВСУ и медиками-волонтерами. Подпись Залужного спасла жизнь тысяч раненых.
Как происходит эвакуация раненых из-под Бахмута в больницы в Славянске и Краматорске? Как устроен мобильный госпиталь? Как рекрутируются добровольцы. И, наконец, в чем суть прошлогоднего конфликта между ПДМШ и представителями Медицинских сил. Об этом и другом – в репортаже LIGA.net.
Действующие лица
Сергей понимает, что выжил. Он лежит замотанный в золотистое термоодеяло в салоне реанимобиля. К телу прикреплены катетеры. Покачивается капельница. Врач в синих перчатках говорит что-то смешное. Сергей пытается улыбнуться и поднять руку – ладонь с массивным золотым кольцом падает на фольгу. Из кабины водителя доносится фортепианный Концерт Моцарта №21.
Через несколько секунд раненый закрывает глаза. Улыбка с его лица не сходит. Врач не дает ему заснуть:
– Сергей, ты меня слышишь? Какое у тебя кольцо… Женат?
– Четырнадцать лет…
– Так тебе орден надо дать, – не унимается врач.
– Это ей нужен орден… Покурить можно?
– Не-не-не.
Сергей не знает, что умирает. У него осколочное ранение головы – фактически отсутствует фрагмент черепа. И два огнестрельных – бедра и стопы. Его выживание в ближайшие сорок минут зависит от провидения и профессионализма врача. Тот факт, что Сергей в сознании – чудо.
Место действия – один из реанимобилей ПДМШ. Машина идет по маршруту Константиновка – Краматорск. Время действия – понедельник, двенадцать часов дня, битва за Бахмут.
Над раненым колдуют сумской анестезиолог Скрипаль (Виктор Скрипченко) и медсестра Полтава (Скрипаль и Полтава – позывные). За рулем – Моцарт: в мирной жизни – Александр Масло, музыковед, директор музыкальной школы в Харькове. Справа от водителя – охранник Крава (до войны Руслан Кравченко работал на производстве строительного оборудования под Киевом).
Между водителем и охранником – случайный пассажир, то есть я. Если чуть-чуть запрокинуть голову назад, можно услышать, что происходит в салоне.
Маты под фортепиано
Из медленного и несвязного рассказа Сергея можно в общих чертах реконструировать события, которые он пережил за последние сутки. Его отделение защищало огражденный высоким забором участок промзоны в Бахмуте. К вечеру российский танк пробил дыру в заборе, сквозь которую вошла вражеская пехота.
Наутро в живых осталось трое: Сергей, еще один стрелок и командир отделения. Все трое ранены. Кровотечение на голове Сергей закрыл шапочкой. Командиру обломком перебило позвоночник – нижнюю часть тела парализовало. Но стрелять мог. Командир дал команду бойцам отходить. А сам, пока был способен, прикрывал их.
Самым сложным было перебежать колеи. Что случилось с побратимом, Сергей не знает. Когда он перепрыгивал через рельсы, его изрешетило пулеметом. Так Сергей получил еще два ранения. Смог наложить себе турникет. И пошел к своим. Небо качалось со страшной амплитудой, двигался “на адреналине”.
Весна на Донбассе
В это практически невозможно поверить, но факт: человек с обломками в коре головного мозга своими ногами доковылял до стабилизационного пункта под Константиновкой. Сергей считал, что он легкий трехсотый. Эта иллюзия придавала сил. Последним и, возможно, самым тяжелым испытанием воли стали пять ступенек в приемную апостола Петра, то есть в стаб – стабилизационный пункт под Константиновкой.
Далее – короткие вопросы, короткие ответы. Разрезанная одежда, сброшенные в черный мусорный пакет остатки снаряжения… Вместо пропитанного кровью камуфляжа – царственная одежда из золотой фольги, мочевой катетер, обезболивающее, седативное… И – погрузка в реанимобиль.
От крыльца стаба до машины несколько метров. В этот момент начался ливень. Когда капли коснулись лица, Сергей впервые за день улыбнулся. Доктор попался явно веселый. Сознание не покидало Сергея, но говорить становилось труднее: “Четырнадцать лет… женат…”
“Кислород”, – скомандовал Скрипаль. Медсестра Полтава надела на Сергея маску. Разговор прекратился. В салоне открывались какие-то металлические шкафчики, машину трясло, что-то рассыпалось… “Манит, раствор, – продолжал отдавать распоряжение Скрипаль. – Моцарт, можешь остановить?”
Через минуту трогаемся снова. “Если дорога без ям, давай с ветерком”, – кричит Моцарту Скрипаль. Дорогая скользкая… Но водитель набирает скорость. Дождь бьет в лобовое стекло. За окнами черно-белый пейзаж ранней весны: похожие на размытые рентгеновские снимки деревья и очертания серых домов Дружковки.
За сорок минут погода менялась дважды. Сквозь тучи дважды проглядывало солнце. Дважды луч касался обручального кольца Сергея. Дважды останавливалась машина. Наконец – Краматорск. Почти приехали, но ключевое слово здесь “почти”. На первом же большом перекрестке заела кнопка сирены. И это проблема.
Несмотря на скользкую дорогу, реанимобиль двигается с максимальной скоростью
Большинство водителей на проблесковый маячок, не подкрепленный воем сирены, не реагируют. Реанимобиль вылетает на встречную полосу. Роль сирены выполняют Моцарт и Крава, высовываясь из окон и изо всех сил матерясь на весь Краматорск.
Какая-то необычная гармония в сочетании мата с концертом для фортепиано с оркестром №21 все же есть. Что-то победное. Доехали с ветерком. Сергей – выжил.
Тайна волшебной флейты
Рабочая смена бригады реанимобиля начинается в восемь утра. С этого времени команда ждет первого вызова. Когда рация прохрипит общую информацию о раненом, у членов экипажа есть считаные минуты, чтобы закончить текущие дела: вымыть чашку из-под кофе, нырнуть в броник и побежать к машине.
После каждой поездки по маршруту “стабилизационный пункт – больница” машина заезжает “на хату”. Это дом в частном секторе населенного пункта, в нескольких минутах езды от стаба. Здесь можно сходить в туалет, перекусить, даже полежать, пока не поступит следующий вызов. И так до восьми вечера. В ночное время без крайней необходимости медики по прифронтовым дорогам стараются не ездить.
Но это теория. Более того – идиллическая картинка. Если стабы перегружены, все по-другому. Как в последние дни. Сегодня рабочая смена “музыкальной” бригады Скрипаля – Моцарта началась в семь двадцать. После того как отвезли в больницу Сергея, реанимобиль отправился на хату – обедать. Через несколько минут Полтава накрыла шведский стол. Колбаса, сыр, тарелка с овощами – огурцы, помидоры, перец. Отдельное украшение стола – цветок из тонких ломтиков апельсина и киви.
«На хате» можно отдохнуть, перекусить, даже полежать, пока не поступит следующий вызов
В тот момент, когда мужчины увидели это гастрономическое чудо, прозвучал вызов. Времени хватило лишь на то, чтобы набить рты колбасой и торопливо запихнуть все это произведение фуршетного искусства в холодильник.
Следующий пациент – Василий с ранением живота. Диагноз: эвентрация, то есть разгерметизация брюшной полости. Василий также своими ногами добрался до стабпункта, прикрывая рукой рану, сквозь которую выпадали петли кишечника.
Довезли без происшествий. Более или менее полноценное общение, когда раненый способен и хочет что-то рассказать во время дороги, – редкость. Еще трое раненых, которых в тот же день перевозил “музыкальный экипаж”, находились в состоянии медикаментозной комы – дышали через интубационную трубку. Реанимобиль, оснащенный аппаратом искусственной вентиляции легких (ИВЛ), – единственно возможный для них вид транспорта.
По дороге на базу я задаю водителю вопрос: если бы все композиторы-классики были живы, кому бы он заказал музыку с условным названием “Битва за Бахмут”?
Этот вопрос оказался слишком серьезным. Музыковед минут двадцать перечислял композиторов прошлого и их недостатки.
– Я не могу ответить на этот вопрос, – наконец выдохнул Моцарт.
Но это было только начало. Далее он проанализировал 12-часовую оперу Вагнера, просветил дальним светом романтизм… Дважды вспомнил “Реквием” Моцарта.
В конце этой лекции посоветовал послушать оперу “Волшебная флейта” своего тезки. Какая связь между Бахмутом и оперой – непонятно. Скорее всего, никакой, но музыка классная.
Либретто произведения простое, почти детское. Принц убегает от змея, получает боевой артефакт от Царицы ночи – флейту и, вооруженный, в сопровождении своего слуги, отправляется на поиски возлюбленной. Сначала он находится под властью колдуньи – Царицы ночи, затем – колдуна Зарастро. Финал, разумеется, счастливый. Философский смысл раскрывается, если представить всех этих героев как элементы одной личности.
Реанимобиль поднимается над плохо освещенными населенными пунктами, лесками, холмами и влетает во владение Царицы ночи… Крава прислушивается и думает что-то свое. Скрипаль и Полтава хихикают.
А Моцарт раскрывает тайны “Волшебной флейты”. Принц – внутреннее “я”, вынужденное делать выбор. Слуга – телесная природа. Главная ария Царицы ночи – месть. Колдун – разум. Возлюбленная – чистая душа, любовь.
Чтобы получить чистую душу, нужно пройти сквозь множество фантастических испытаний. По ходу Царица ночи из помощницы превращается во врага. В этой сказке вообще нет однозначно плохих персонажей. Разве что змей. Просто есть время Царицы ночи, а есть – рассвет. До которого еще нужно дожить. А волшебная флейта – это, вероятно, внутренняя гармония.
– Моцарт– гений, – заключает Моцарт. – Понять его невозможно.
Приехали. Рабочий день заканчивается там же, где и начался – на базе ПДМШ в Славянске. В этот час база почти уснула – завтра у десятков медиков, водителей и охранников новый тяжелый день. В полутемной столовой еще гремит кастрюлями помощница повара Шая (в мирной жизни – финансистка). У нее можно спросить – что осталось после ужина. Где-то в коридоре орудует шваброй уборщица Сова.
Царица ночи
Сова на то и Сова, что не спит. В одиннадцать на базе должны выключить свет. К этому моменту успеваю перекинуться с ней несколькими словами. Первое, что бросается в глаза, – пронзительный взгляд.
Сове – лет тридцать. В мирной жизни – Олеся Лейчик, цифровая художница. Создает миры браузерных игр. Но не только. Пишет маслом, акварелью… Однако классическая живопись в наше время не прокормит.
После вторжения Сова схватила 10-летнего сына в охапку и бросилась из Харькова к матери в Ахтырку. Это был правильный поступок – за несколько месяцев ее дом на Салтовке россияне разрушили до фундамента. Свое бегство она вспоминает как нечто постыдное.
С тех пор художница искала способ искупить вину: записалась на курсы медсестер, дважды подавала заявку в ПДМШ. В конце концов, повезло. Спрашиваю:
– Вам тяжело?
– Ну… Не легко, – устало вздыхает Сова и добавляет: – Хотя я в нормальной форме, много лет занимаюсь вин-чун. Но эта работа – вызов, проверка духовного уровня.
Сова – буддистка. Свое служение она воспринимает как духовную практику – коан. Этот термин не имеет аналогов в христианской традиции, но его можно перевести как притчу-загадку, в которой ученик сам является действующим лицом притчи. Например, учитель дает задание ученику: понять, как звучит хлопок одной ладони.
Когда большинство обитателей базы уже спят, рабочий день уборщицы Совы (в мирной жизни – харьковская художница Олеся Лейчик) продолжается
Что хочет почувствовать Сова, когда моет пол? Звучание волшебной флейты?
– Сейчас время Кали-юги, – говорит она. – Мы двигаемся к перезагрузке, в мире стало много грязи…
– И вы ее теперь разгребаете, – шучу я.
Поддерживать разговор сложно. Моих отрывочных знаний хватает лишь на то, чтобы вспомнить, что Кали – это такая синяя женщина с четырьмя руками. Но не факт. Пожелав Сове спокойной ночи, загуглил: “Богиня Кали”. Точно! “Четыре руки символизируют четыре стороны света… Богиня вечной силы, времени и перемен, смерти и уничтожения обычно изображается темной и свирепой… После эпохи Кали-юги начинается обновление времени”.
Следующее слово “коан”. Интересная деталь: один из сборников коанов, написанных в Древнем Китае, назывался “Железная флейта”. Снова – флейта. И снова – Царица ночи, то есть Кали-юга.
Страна врачей
В течение нескольких дней нас с фотографом не оставляло впечатление, что мы оказались в одном из фантастических миров писателя Эрика Рассела. Представьте, что вы попали на другую планету и вам нужно установить дипломатические связи с местными жителями. Внешне как на Земле: город как город, люди как люди. Но кто здесь главный, где находится правительство, какие законы?
Вдруг выясняется, что никаких административных построек нет. Президент – местный сапожник. Министр экономики – по совместительству дворник. Ответственный за связи с другими планетами – водитель автобуса. Полиция отсутствует, потому что законы нарушаются нечасто.
Но если такое случается, нарушители сами собирают вещи и уходят в другой город, где иные законы. Никто их не считает преступниками. Более того, некоторые из них получают статус почетных граждан, которым здесь всегда рады. Основное правило: работают все, в одном ритме. Кто-то может не выдержать. А это, очевидно, не грех.
Приблизительно так и устроен ПДМШ. Все сотрудники, находящиеся в прифронтовой зоне, подчинены Светлане Друзенко (позывной – Лана). Официальное название ее должности: заместитель медицинского директора ПДМШ. Познакомиться с ней в течение рабочего дня сложно – она фельдшер на одном из реанимобилей и, как фельдшер, сама находится в подчинении врача.
Заместительница директора ПДМШ Светлана Друзенко (позывной Лана) одновременно фельдшерка на одном из реанимобилей
Часть административных вопросов решается между девятью и десятью вечера, когда большинство медиков на базе. Система дежурств бригад устроена таким образом, что экстремальных ситуаций, нуждающихся в немедленном вмешательстве Ланы, не возникает.
Каждая бригада на следующий после рабочей смены день заступает во “вторую смену”. Бригады второй смены выезжают в том случае, когда первая перегружена или случилось что-то непредсказуемое. Такой график позволяет командам и отдыхать, и чувствовать, что в случае чего – коллеги подставят плечо.
Система работы шлифовалась до мелочей в течение восьми лет и трех месяцев – столько, сколько существует ПДМШ им. Пирогова. До 24 февраля 2022 года мобильный госпиталь оказал помощь 56 000 пациентов – военным и жителям “серой зоны”. Точная цифра раненых, прошедших через ПДМШ после 24 февраля, пока не разглашается. Но речь идет о тысячах солдат ежемесячно.
Сегодня география страны врачей с фантастическим государственным устройством выглядит следующим образом. Стабилизационные и эвакуационные пункты, где постоянно работают команды ПДМШ, расположены на линии протяженностью 100 км. От населенного пункта Новолюбовка на севере до Константиновки (под Бахмутом) на юге. Однако расположение пунктов зависит от ситуации на фронте и периодически меняется.
Из эвакуационных пунктов в стабы в Лимане и Константиновке раненых транспортируют четыре эвакуационных машины: два Хамви и два Пинцгауэра. Далее – от Лимана и Константиновки до больниц в Славянске и Краматорске – семь реанимобилей с приборами ИВЛ, “дефами”, кислородными баллонами и другим оборудованием.
Это общая схема работы команд. На самом деле все сложнее, поскольку в составе ПДМШ есть также реабилитологи и терапевты, которые лечат обычные заболевания фронтовиков. Общее число сотрудников госпиталя на колесах, ежедневно рискующих жизнью, колеблется от 70 до 100 человек.
На каждую проблему в больнице находится нестандартный специалист. Скажем, некоторые вопросы на уровне властных структур (то, что можно назвать Government Relations) помогает решать один из добровольцев с позывным Чернигов – экс-председатель Черниговской ОГА, а ныне водитель эвакуационной бригады Андрей Прокопенко. На сайте ПДМШ он представлен как директор по стратегическим коммуникациям.
Андрей Прокопенко, экс-председатель Черниговской ОГА, ныне водитель эвакуационной бригады
Недалеко от стабилизационного пункта в Лимане находится дом, где отдыхают медики (некоторые хирурги и анестезиологи здесь живут постоянно). Гостиная похожа на отель в горах, где собираются альпинисты, – в комнате много снаряжения, похожего на туристическое. На краю обеденного стола Чернигов разложил блокноты и быстро набирает текст в смартфоне…
– Андрей, пару вопросов.
– Сейчас-сейчас, мне нужно 70 тонн арматуры перебросить для нашего реабилитационного центра…
В процессе разговора выясняется, что для Чернигова ПДМШ не только волонтерство, но и что-то вроде социально-философского эксперимента. Он видит в этом общине медиков – проявление невидимых социальных преобразований, которые происходят в Украине во время войны.
Тут надо сказать, что Андрей Прокопенко – кандидат философских наук. Учитывая, сколь серьезно он начал анализировать сообщество ПДМШ сквозь призму теории структурации британского социолога Энтони Гидденса, ученую степень он не покупал. На бронежилете Чернигова захрипела рация – выезд. Подвести итог он не успел.
Президент ПДМШ Геннадий Друзенко не считает себя начальником: «У нас нет власти в обычном понимании, вместо власти – координация»
Пройдет несколько дней, и это сделает человек, который в 2014 году вместе с друзьями создал ПДМШ и с тех пор возглавляет его – юрист Геннадий Друзенко (муж Светланы Друзенко). Во время нашей встречи в Киеве президент мобильного госпиталя выведет общую формулу:
– В ПДМШ нет такой должности, как начальник. У нас нет иерархии, нет власти в привычном понимании. Вместо власти – координация. И авторитет. Который тяжело заработать, но можно потерять в любой момент.
Но вернемся в Лиман.
Конвейер страданий
Стабпункт в Лимане, наверное, один из крупнейших в так называемой желтой зоне. Пока медики ПДМШ перекладывают с каталки на каталку очередного раненого (травматическая ампутация левой стопы), есть время покурить на крыльце.
В этот момент перед входом резко тормозит микроавтобус. Машина настолько грязная, что определить марку невозможно. Из нее вылетает боец с автоматом и одним прыжком преодолевает лестницу, хватает первые попавшиеся носилки (все носилки здесь в кровавых архипелагах) и швыряет их в микроавтобус. Еще одни. И еще одни.
Из эвакуационных пунктов в стабы раненых транспортируют четыре эвакуационных машины – два хамви и два пинцгауэр
Одновременно его товарищ вытаскивает через дверь багажника тела троих побратимов. Кажется, они ехали вповалку друг на друге. Черные от копоти лица, черная от крови одежда… Месиво вместо ног… Никаких стонов, никаких признаков жизни. Лишь один раненый, глядя в небо, поднял руку, приветствуя кого-то, секунду подержал и опустил. Как будто сложился.
Через две-три минуты до меня долетит раздраженный голос: “Что я могу сделать, если они мертвые приехали!” Потом на крыльцо, покачиваясь, выйдет бородатый мужчина, перегнется через перила и начнет блевать. За ним вывезут каталку.
Одной рукой врач направляет каталку, другой держит голубой мусорный пакетик с ногой. В той же руке – какие-то листы бумаги. “Подержите, пожалуйста”, – говорит мне и протягивает руку с пакетом и листочками. Я беру их. Рефлекторно бросаю взгляд на документ, успеваю прочесть: “Валерий (далее неразборчиво), 2004 г. р.”.
На мгновение врач смотрит на пакет – не капает ли? Вроде не капает. За каталкой выходят трое мужиков в грязных камуфляжах. Кто – с контузией, кто – с перебинтованным пальцем. Все грузятся в реанимобиль ПДМШ. Мест не хватает – это значит, я буду ждать, пока машина сделает круг – доставит партию раненых в Славянск и вернется в Лиман.
Туда-обратно – примерно полтора часа. Все это время к крыльцу подъезжают и уезжают машины. Я насчитал десять новоприбывших раненых. Тяжелых. Их привозили автомобили, маркированные как ПДМШ, Госпитальеры, МОАС (Международный благотворительный фонд) и Центр спасения жизни. Иногда – это был разбитый транспорт солдат.
Ни одного реанимобиля ВСУ в тот день я не увидел. Отсюда очень грустное впечатление: эвакуация раненых на этом участке – дело рук самих раненых и их побратимов. И – волонтеров.
Важное уточнение: речь идет не о расследовании, а о впечатлениях. Я не утверждаю, что реанимобилей ВСУ не существует в природе. Но, повторяю: я их не видел. Но видел много волонтеров. Откуда они берутся?
Добровольцы
Если отмечать на карте Украины локации ПДМШ, то начинать нужно все-таки с Киева. Здесь решаются финансовые вопросы организации, наполняются склады, ремонтируется техника и продолжается набор добровольцев. Когда закончится месячная ротация, на смену одной команде должен высадится следующий десант.
Все локации ПДМШ засекречены. Можно лишь сказать, что каждая из них имеет свою сказочную атмосферу. Например, киевская: лесная окраина города, недостроенное профилактическое учреждение. На втором этаже – кодовый замок. На входе каждого гостя доброжелательно обнюхивает черный ховаварт по кличке Дэйв. Здесь находятся комнаты-кабинеты постоянных киевских сотрудников ПДМШ. В этих комнатах они и живут.
Более года 23-летняя HR-менеджер ПДМШ Дарья Рипна обрабатывает заявки врачей, фельдшеров, медсестер, водителей и других специалистов. За это время тренды “на рынке добровольцев” менялись. В первые месяцы войны заявок было так много, что попасть в команду потенциальным добровольцам удавалось не с первой попытки. Сегодня все сложнее.
HR-менеджерка ПДМШ Дарья Рипна во время собеседования с будущим членом команды
Поток раненых растет. Если несколько месяцев назад одна ротация медиков оказывала помощь 500 раненым, то сегодня число пациентов переваливает за 2500. А количество медиков, желающих пополнить ряды ПДМШ, уменьшается.
“Напишите, что нам нужны анестезиологи, хирурги, врачи неотложных состояний, фельдшеры”, – просит Дарья. От себя добавлю: уборщица Сова тоже выполняет работу за двоих. Так что вакансии есть. Хотя это не значит, что берут и терпят всех. Для некоторых непреодолимым барьером становится сухой закон. Для кого-то сложно прожить месяц в условиях общежития.
Среди добровольцев есть иностранцы. Через мобильный госпиталь прошли медики из США, Канады, Австралии, Германии, Великобритании, Чехии и Франции. Это предмет отдельной гордости менеджмента ПДМШ. Но правда жизни состоит в том, что не все иностранцы, как и не все украинские медики, проходят через испытания сухим законом. А некоторые были вынуждены прервать ротацию из-за усталости и понимания того, что языковой барьер оказался непреодолимым.
За неделю до выезда на восток добровольцы собираются в Киеве. С этого момента они находятся “в расположении” – чтобы выйти за пределы локации, нужно получить разрешение от руководства. Начинается подготовка. Обязательный пункт программы – двухдневный тренинг по такмеду. Некоторые ветераны ПДМШ проходят его в десятый раз.
Смысл в том, чтобы алгоритмы отложились на подкорке, а движения стали автоматическими. Тренинг ведет молодой инструктор-спецназовец, сертифицированный combat medic. Доктора и кандидаты медицинских наук вместе с водителями и поварами отрабатывают на манекенах введение назофарингенальной трубки и прочие манипуляции.
У всех получается по-разному. И вообще это очень разные люди. Возрастной диапазон – от 23 до 50 лет. Есть стройные юноши, а есть доценты с лишним весом. Есть те, кто излучает фронтовой опыт, а есть новички. По крайней мере те, кто кажутся новичками.
Со временем, когда будет создаваться кинематографический эпос этой войны, возникнет галерея фронтовых образов. А пока образов нет, вместо них есть живые люди. Во время занятий под открытым небом девушка двадцати с чем-то лет склонилась над узором лишайника на дубовой коре. Фотографирует.
27-летняя Аня (позывной Капитошка) осенью прошла фронтовый путь с подразделением ГУР на Запорожском и Херсонском направлениях, затем оказывала помощь раненым под Бахмутом
Молчаливая, держится немного в стороне, стройная, невысокая, стриженая под мальчика, с тоннелями в ушах. Наверное, поедет на фронт впервые, переживает.
– Как вас зовут?
– Аня.
– А позывной?
– Капитошка.
– Вы медсестра?
– Врач скорой. Специальность – реаниматолог. Интернатуру окончила.
Из дальнейшего разговора следует, что Ане 27 лет и она ветеран. Осенью прошла фронтовой путь с подразделением ГУР на Запорожском и Херсонском направлениях. В декабре “поехала на Бахмут”. Политравмы, ампутации, огнестрельные ранения…
– Ань, когда вы последний раз плакали?
– Два месяца назад. Когда меня не взяли в подразделение, куда я хотела.
После тренинга – присяга. В девять утра колонна микроавтобусов отправляется в Суботов. Это место силы, освященное шевченковскими строками:
Стоїть в селі Суботові
На горі високій
Домовина України,
Широка, глибока.
Ото церков Богданова.
В храме пророка Илии, у гроба Хмельницкого, добровольцы клянутся служить народу Украины. Здесь же происходит вручение наград добровольцам прошлых ротаций. От главнокомандующего Валерия Залужного, от внешней разведки и командиров бригад, с которыми сотрудничает ПДМШ.
Храм пророка Ильи, ПЦУ, село Суботов
Геннадий Друзенко выступает с длинной речью. Цитирует Шевченко, напоминает историю Казацкой державы. В речи есть лейтмотив: борьба за Украину начиналась с ненависти к врагам, но и исторические неудачи были вызваны ненавистью. В конце подытоживает: “Врага надо уничтожать, но когда он уже без оружия и ранен, прошу вас, отнеситесь к нему по-человечески”.
Присяга добровольцев ПДМШ
В нескольких километрах, в Холодном Яре, есть колыба, где добровольцев ждет праздничный обед. После него настроение у всех, по понятным причинам, игриво-приподнятое. На обратном пути, во время остановки на кофе одна из медсестер зовет пожилого британского доктора:
– Мартин, мы тебя научим украинскому языку, давай, повторяй за мной: “Щоб лани широкополі, і Дніпро, і кручі…”
Мартин повторяет, причем достаточно чисто.
– …Стали вам поперек горла, – продолжает девушка.
– Стали вам поперек горла, – кивает Мартин.
Толпа, затаив дыхание, ждет финала.
– Москалі їб*чі! – победно декламирует сестра.
– Москалі їб*чі! – безупречно, сохраняя интонацию, восклицает Мартин.
Общий восторг, овации. Из рации доносится голос Друзенко: “По машинам”. Праздник закончился. Завтра на фронт.
Проповедь
Внутренний фронт
ПДМШ позволяет реализовать профессиональные навыки на фронте и в прифронтовой зоне медикам, которые по разным причинам не были мобилизованы. Кому-то отказали в связи с состоянием здоровья или наличием несовершеннолетних детей. У кого-то, несмотря на солидный хирургический опыт, нет шансов попасть в ВСУ в качестве доктора, потому что в свое время он не проходил военную кафедру. А кто-то вообще гражданин другого государства.
У каждого человека – свои уникальные обстоятельства. Одна из немолодых медсестер на вопрос, почему она решила стать волонтером в ПДМШ, ответила: “Сначала я хотела попасть в бригаду Гвардии наступления, но меня не взяли, потому что я смогла подтянуться только один раз. Потом для себя решила так: у меня пять котов и у мужа два стента – я должна через месяц вернуться домой и проверить, все ли в порядке. А тогда смогу поехать снова”.
У каждого добровольца своя причина стать членом команды ПДМШ
По подсчетам Светланы Друзенко, только в марте команда ПДМШ оказала помощь 2719 раненым. 25% из них – транспортировались в реанимобилях “на кислороде”. Что случилось бы с ними, если б не было ПДМШ, – одна из самых страшных загадок этой весны.
Сухие цифры превращаются в апокалиптическую картину, если вспомнить серые лица в фиксаторах головы в салоне скорой. Сергей со сквозным ранением черепа, Василий с разорванной брюшной полостью, Валерий с травматической ампутацией левой стопы… 2004 года рождения. 700 лиц, 700 судеб. И это статистика всего за один месяц.
– ПДМШ оказался монополистом в плане реанимобилей, – говорит Геннадий Друзенко и заметно нервничает: – Ремки стали нашей фишкой под Бахмутом. На стабах ни в Лимане, ни в Константиновке я не видел реанимобилей, кроме наших.
Разговор происходит на киевской базе госпиталя, в кабинете, точнее в жилой комнате Друзенко. Кровать, письменный стол, два кресла, на полке Новый Завет. У ног хозяина лежит Дэйв. Когда хозяин повышает голос, собака поднимает голову и обводит комнату.
– Сколько, – спрашиваю, – стоит реанимобиль?
– Новый где-то $100 000. Если говорить о наших машинах на востоке, то там на спидометре 800-900 000 км, железо уже почти ничего не стоит, а оборудование – примерно $20 000 – 30 000.
– Выходит, у Медицинских сил ВСУ нет таких средств?
– Просто в свое время ремки забыли вписать в структуру медицинской эвакуации!
Дэйв приподнимает уши.
– Тихо-тихо… – успокаивает собаку хозяин.
– Сколько стоит функционирование ПДМШ в течение месяца?
– От $70 000 до $100 000, в зависимости от месяца. Смета за весь прошлый год – около $1 млн.
– Откуда средства?
– Донаты.
Только в марте команда ПДМШ оказала помощь 2719 раненым
Со слов Геннадия, можно сделать вывод, что дела с донатами примерно такие же, как с привлечением новых добровольцев: чем дольше продолжается большая война, тем труднее их набирать. Общественные ресурсы не безграничны. А добровольцам нужно как-то жить, вернее, на что-то жить.
Некоторые из них рискуют жизнью, тратя собственные сбережения. Некоторым врачам, фельдшерам и медсестрам оплачивают командировки медучреждения, в которых они работают.
Еще в 2016 году появился приказ Минздрава Украины “Об организации направления медицинских работников, добровольно изъявивших желание оказать медицинскую помощь в районах проведения АТО”. Документ разрешал оформлять оплачиваемые командировки в зону проведения АТО для гражданских медиков-добровольцев.
Когда АТО превратилось в ООС, тогдашний министр Ульяна Супрун внесла поправки, сохраняя суть. Так появился приказ Минздрава №814. А вот когда на смену ООС пришло военное положение, изменения в документ не были внесены. Логичный вопрос:
– Так действует или не действует сегодня приказ №814, платят ли медикам за командировку?
Президент ПДМШ Геннадий Друзенко
Президент ПДМШ как-то недобро улыбается:
– Хороший вопрос. Действует по принципу mutatis mutandis, то есть с учетом изменившихся обстоятельств. На практике руководители некоторых медучреждений на основании этого приказа платят добровольцам среднемесячную зарплату, но далеко не все. Были даже случаи, когда медиков увольняли или наказывали просто за желание уехать в ротацию на фронт. Некоторым из наших постоянных сотрудников мы платим небольшую зарплату, потому что у них не осталось других источников дохода. Минут десять Геннадий Друзенко рассказывает, как он просил министра Виктора Ляшко внести поправки в приказ, но безрезультатно. При словосочетании “министр Ляшко” собака начинает рычать. Очевидно, Дэйв не в первый раз слышит эту фамилию.
Взаимоотношения ПДМШ и представителей государства напоминают продолжающуюся годами позиционную войну. Последнее обострение произошло в Краматорске в июне прошлого года. Реанимобиль привез из стабпункта в больницу раненого, а начмед одной из частей не захотел его принимать, мотивируя это тем, что врачи ПДМШ для него никто. В конце концов солдата оформили, но со скандалом.
Основатель ПДМШ достает смартфон. Очки съезжают на кончик носа:
– Я вам сейчас число скажу… Я тогда через WhatsApp написал командующей Медицинскими силами Татьяне Остащенко, – цитирует из телефона: – “Приветствую! Признаю, что у нас не сложились отношения, в жизни так бывает, но это не повод делать заложниками раненых солдат…”
– Вам ответили?
– Ответили… Что моя информация не соответствует действительности. Вот, 23 июня в прошлом году. Я тогда публично обратился к главнокомандующему Валерию Залужному. На следующий день мы подготовили ходатайство о привлечении ПДМШ к медицинской эвакуации раненых. Вечером получили резолюцию: “Разрешаю”.
Основатель ПДМШ достает смартфон, очки съезжают на кончик носа
– Выходит, что спасение сотен раненых ежемесячно держится на подписи одного человека?
– Да. Отдельная история – предоставление ветеранам ПДМШ статуса участников боевых действий.
– Это возможно?
– Было возможно. Но только через суд, – Друзенко листает какие-то бумаги на столе: – Здесь у нас, можно сказать, еще один фронт…
Дэйв устало вздыхает.
– Выход из этой ситуации вы видите? Какие-то законодательные изменения?
– Чтобы что-то сдвинулось с мертвой точки, должна измениться психология государственных деятелей. А законопроекты… Они есть. ПДМШ мог бы работать как частная военно-медицинская компания. Госзаказ позволил бы нам платить людям зарплату.
В очках Друзенко появляется надежда:
– Механизмы могут быть разные – медицинский аутсорс, использование принципа “деньги идут за пациентом”… В конце концов, частные компании ремонтируют военную технику, шьют одежду, предоставляют транспортные услуги военным… Большинство оружия, которое мы получаем от наших западных союзников и партнеров, включая легендарные Хаймерсы, производят частные компании. Почему мы не можем официально предоставлять услуги по медицинской эвакуации?
Друзенко ненадолго задумывается и вдруг перечеркивает только что сказанное:
– Но… Если честно, я в это не верю, потому что слишком хорошо знаю нашу государственную машину. И не хочу иметь с ней ничего общего.
– Что тогда делать?
– Воевать.
На вершине
Добровольцы ПДМШ живут своей монастырской жизнью: кто – месяц, а кто – уже почти год. Они осознают, что не получат льгот и не заработают денег. А в случае гибели их семьи не будут иметь права на 15 млн грн одноразовой выплаты.
Если кого-то из них где-нибудь в Лимане или на базе в Славянске спросить: зачем вам это все, человек удивится. Ответ очевидный и одновременно сложный. Его тяжело сформулировать, но можно почувствовать. В десятках разговоров я задавал этот, немного неприличный, вопрос.
“Я анестезиолог, работа здесь – это мой вклад в общее дело, это лучшее, что я умею делать”, – Скрипаль (Виктор Скрипченко). “Здесь все как-то осмысленнее”, – врач скорой Дельта (Дмитрий Шкляр). “Быть здесь необходимо”, – специалист по неотложным состояниям Сумы (Георгий Сницарь).
Молодой врач Георгий Сницарь (позывной Сумы) прошел шесть ротаций в команде ПДМШ
Но все это слова, за которыми что-то скрыто. Атмосфера, где живут добровольцы на востоке, отличается от атмосферы в Киеве или во Львове. Война делает людей немного подавленными, иногда – злыми. Даже если они делают вид, что войны нет.
Каждый рефлексирует по-своему. Одни чувствуют комплекс вины, другие ищут внутренних врагов, кто-то находится в субдепрессивном состоянии. И это, в конце концов, естественно. Но на базе добровольцев другой эмоциональный фон.
Молодой врач Георгий Сницарь провел в ПДМШ шесть месяцев. Оказал помощь не менее 370 раненым. Увидел столько, что среднестатистическому человеку хватит на несколько жизней.
На вопросы отвечает вдумчиво и немного отстраненно.
– Георгий, вы когда последний раз злились?
Врач несколько секунд молчит, словно вспоминает давно забытое слово:
– Вы имеете в виду немотивированные проявления агрессии? Нет, я спокоен.
Почувствовать внутреннее спокойствие. Возможно, это и есть смысл коана, о котором говорила уборщица Сова. Возможно, именно так звучит волшебная флейта, которую упоминал водитель Моцарт. Возможно, что-то похожее переживает альпинист на вершине.
